<<
>>

Постулат классической школы, опровергнутый позитивной физиопсихологией и во всяком случае представляющийся спорным с точки зрения теории и опасным при практическом применении. — Отрицание свободы воли. — Компромиссы эклектиков по вопросу о нравственной свободе.

Наиболее радикальным, а потому наиболее оспариваемым — даже лицами, чуждыми науке уголовного права — выводом, к которому нас приводят новейшие данные уголовной антропологии и статистики, была и есть, конечно, новая постановка и новые приемы решения основной проблемы ответственности.

Специальные данные биологии и уголовной социологии, пред-ложения практических реформ в области процесса и в системе наказаний могут быть приняты и уже принимаются на самом деле, целиком или отчасти, даже теми, кто не придерживается метода и выводов позитивной школы.

Но возмущение врагов всякого новшества против позитивной школы обнаружилось и проявляется с одинаковой ясностью как в крайней непримиримости классического пуризма, так и в ты-сяче способов примирения с ней академического эклектизма, особенно тогда, когда поднимается вопрос о критериях и основаниях уголовной ответственности1.

Возмущение это обязано главным образом тому, что проблема ответственности неизбежно выходит за специальные пределы криминологии, так как подвергает испытанию и сомнению всю совокупность умственных и нравственных предрассудков, образующих социальную догму ответственности человека даже вне области уголовного права, и изменяет идеи и нормы заслуги и вины, награды и наказания, порока и добродетели во всех проявлениях гражданской жизни, как в области нравственности, так и в области экономики, в семье, в школе и в общественной жизни.

И здесь особенно подтверждается отмеченный мной уже во введении факт, что это новое направление науки уголовного права непосредственно зависит от того общего обновления философской мысли во второй половине XIX века, которое явилось результатом применения экспериментального метода.

I

Обычное рассуждение, посредством которого общественное сознание, традиционная философия, а вслед за ними классическое направление науки уголовного права оправдывают наказание человека за зло, им совершенное, сводится к следующему: человек обладает свободной волей, нравственной свободой; он может желать добра или зла; следовательно, если он избирает зло, он является ответственным за свой выбор и должен нести за него наказание.

И в зависимости от того, свободен ли он или нет, или в зависимости от степени его свободы во время выбора определяется степень его ответственности и наказуемости.

Позитивная школа уголовного права не соглашается с этим единодушным рассуждением юристов по двум важным соображениям.

Первое заключается в том, что позитивная физиопсихоло- гия совершенно уничтожила веру в свободную волю или в нравственную свободу, доказав, что мы должны рассматривать эту свободу исключительно как обман субъективного психологического наблюдения. Второе соображение заключается в том, что, даже принимая свободу воли как критерий индивидуальной ответственности, всякий раз, когда мы желаем приложить этот критерий к конкретному случаю, невольно приходится наталкиваться на непреодолимые теоретические и практические затруднения и прибе-гать к целому ряду уверток, допускать ложные выводы из новейших и неоспоримых, как доказало изучение преступника, данных.

Утверждать, что существует свободная воля или нравственная свобода (а наши противники, желая придать двойной смысл эластичному и неопределенному слову «свобода», никогда не говорят «произвол» (ИЬге агЬИгё), хотя оба термина вполне однозначны), — значит заявить, что, несмотря на непрерывное и многообразное воздействие внешней среды, несмотря на борьбу различных душевных движений, в последней инстанции выбор между двумя противоположными возможностями принадлежит всегда исключительно воле человека.

Что о такой свободе непосредственно и самопроизвольно свидетельствует внутреннее чувство человека, никто не отрицает, хотя с каждым днем увеличивается число тех лиц, которые, наоборот, сознают отсутствие свободы воли2.

Но те, кто верит в ее существование, совершенно не в состоянии доказать, что этот голос внутреннего чувства на самом деле соответствует реальной действительности или в точности ее воспроизводит. Против него указывают прежде всего на то, что наше сознание, будто мы свободны желать одного более, чем другого, есть чистейшая иллюзия, возникающая от того, что мы не сознаем тех физиологических или психических антецедентов, которые непосредственно обусловливают обсуждение, предшествующее хотению.

К отрицательному разъяснению, вскрывающему причину этой естественной, а потому всеобщей и трудно победимой иллюзии, научная физиопсихология, соединяющая в целом ряде опытов внутреннее наблюдение или самонаблюдение с наблюдением внешним, прибавляет разъяснение положительное; она знакомит нас с естественным процессом всякого волевого акта человека.

Будем же рассматривать — мы не можем поступить иначе — волевую деятельность человека как высшую и наиболее сложную форму животной деятельности вообще; тогда нам станет ясно, что с самого начала, то есть с простой реакции раздражения, в самой ее элементарной животной форме, например, у протистов, и до конца, то есть до обдуманного действия человека, проходит непрерывная цепь нюансов и степеней. Следовательно, тут не может быть и речи об исключительной привилегии человечества, о вмешательстве силы нравственной свободы, которая являлась бы чудесным исключением в общем строе происходящих в мире дея- тельностей3. Таким же образом совершается постепенный переход от низшего к высшему, от едва заметного проблеска ума у простейшего животного к высшим проявлениям человеческого гения.

Физиопсихологический процесс всякого индивидуального действия может быть сведен к следующей схеме: 1) фаза физическая, вне нервного центра; ее исходная точка может лежать вне человека, во внешнем мире, или в самом его теле; сюда относятся: колебание воздуха и эфира, затрагивающее периферию тела, или же движение, происходящее в самом теле (в желудке, в печени или еще где-нибудь); 2) двойная физиологическая фаза; здесь сначала происходит центростремительное колебание субстанции нерва, периферический конец которого получает толчок от физического движения; этот нерв доводит до нервного центра колебание, сообщенное физическим движением; затем наступает центробежное движение, пробегающее по тому же нерву в противоположном направлении и передающее это колебание от центра к периферии; 3) новая физическая фаза, заключающаяся в мускульном механическом движении, во внешнем действии и составляющая результат центробежного нервного тока. Ко мне обращаются с речью: получается внешнее колебание воздуха, центростремительный нервный ток от уха к мозгу, центробежный нервный ток от мозга к руке, наконец, движение самой руки4.

Этот основной процесс может вылиться в две формы: он становится сознательным в том случае, если от нас не ускользает тот момент, когда центростремительный нервный ток достигает мозга; в этом случае, как говорит он переходит в психическую фазу5 и проявляется в ощущении, в чувстве, в мысли, в волевом усилии; или же он не достигает такого психического проявления и тогда остается в области бессознательного как простой рефлективный акт.

В этом последнем простейшем случае, как я только что заметил, процесс развития состоит из трех фаз, причем одна из них двойная; наоборот, в том случае, когда происходит сознательное проявление этого процесса, получается еще лишняя физическая фаза, которая разделяет на две двойную физиологическую фазу. Таким образом, получается пять стадий сложного явления: внешнее физическое движение вначале, центростремительный физиологический ток — психическое проявление — центробежный физиологический ток — и, наконец, — внешнее физическое движение.

Если процесс не переходит в психическую фазу, он остается в состоянии простого, бессознательного и непроизвольного рефлекторного акта, при котором не возникает и мысли о Свободной воле. Если же, наоборот, он достигает психического проявления и переходит в сознательный или произвольный акт, то вышеука-занная иллюзия вызывает в сознании ощущение свободы воли во время психической фазы, особенно же тогда, когда решение не является мгновенным и поэтому яснее сознается.

Но такое предположение свободы противоречит двум всеобщим законам, и потому совершенно неприемлемо.

В самом деле, в этом превращении первоначального физического движения в движение физиологическое и затем снова в конечное физическое движение нетрудно усмотреть лишний — среди целой массы других — пример всеобщего закона превращения сил, который главным образом благодаря Мауег'у (1842) и НеЫкоЩу (1862) составляет, несомненно, крупнейшее открытие XIX века в области философии естествознания6. А этот закон, стоящий в связи с законом сохранения материи, открытым Лавуазье, может быть понят только, если допустить, что ничто в мире не создается вновь и не уничтожается, что количество силы остается неизменным и последняя лишь воплощается в различные формы. Значит, гипотеза свободной воли, то есть такой способности воли, которая могла бы уничтожить или прибавить что- либо в области этих превращений, не допуская дальнейших проявлений индивидуальной деятельности или изменяя энергию или направление этой деятельности, — такая гипотеза предполагает недопустимое создание или уничтожение силы7.

Другой всеобщий закон, составляющий основу нашего мышления и подтверждаемый столь ясно и убедительно успехами знания, совершенно не мирится с гипотезой свободного выбора между двумя противоположными решениями — это закон причинности. В силу этого закона всякое действие является необходимым, пропорциональным и неизбежным следствием совокупности обусловливающих его, то есть посредственно или непосредственно ему предшествующих, причин. Поэтому мы не можем допустить существование способности, которая могла бы вызвать следствие иное, чем то, которое с необходимостью вытекает из обусловливающих его причин.

И к этим общим соображениям о невозможности и непостижимости свободной воли или нравственной свободы присоединяются положительные, основанные на опыте фактические данные.

Физиология и психопатология8 наперерыв стараются показать нам, что воля человека вполне подчинена естественным влияниям не только нравственного или психического порядка, но даже и чисто физической среды и не может быть и речи о том, чтобы воля более или менее безусловно господствовала над ними. Со своей стороны статистика говорит нам, что волевая деятельность нескольких лиц вместе взятых подчиняется внешним влияниям физической и общественной среды9.

Каждый человек обладает особыми физическими и психическими личными свойствами (темперамент и характер); они определяются главным образом физиопсихической наследственностью и затем развиваются и изменяются в зависимости от среды; особенно же в области чувства эти свойства играют роль более или менее сознательной, но постоянной и непреклонной побудительной причины индивидуального поведения, другими словами: че-ловек действует так, как он чувствует, а не так, как он думает.

Вследствие своеобразного и оригинального строения нервных центров одни люди обладают большим умом, а у других умственные силы очень незначительны; подобным же образом, существуют люди с большой силой воли, то есть с большим запасом энергии к активной реакции, воля же и активность других слаба, изменчива и неустойчива. Мало того, у одного и того же лица сила воли может развиваться параллельно с развитием его физических сил, как это происходит при всяком ином отправлении организма; иногда же вследствие внешних или внутренних причин наблюдается либо сильное и непреодолимое понижение волевой деятельности, либо повышение ее быстроты и рост энергии. Повышение температуры, сирокко, нервное истощение от переутомления работой, временно затрудненное пищеварение и другие случайные причины оказывают большое влияние на силу нашей воли и даже на наши чувства — это каждый из нас испытывал на себе. Всякий знает, что здоровье, а тем более хорошее пищеварение делают человека щедрым и благодушным, а нужда (хронический голод) является одной из главных причин физического и нравственного вырождения. Можно искусственно, путем специального питания, изменить человеческую волю в хорошую или в дурную сторону. Кофе и чай усиливают обмен мыслей, алкоголь в небольших дозах возбуждает волевую деятельность, частое же употребление его в больших дозах вызывает органическое вырождение, за которым следует ослабление психических функций ума и воли. Можно назвать целую массу примеров характерного действия определенных ядов, наркотических средств и т.п. В дополнение можно указать, наконец, на новейшие и столь красноречивые примеры гипнотизма, который позволяет опытным путем произвести своего рода психологическую вивисекцию. Таким образом, нельзя отрицать, что воля человека находится в полной и непрерывной зависимости от органических, а следовательно, и от психических особенностей его10.

А раз мы допустили эту зависимость воли от особенного врожденного или приобретенного, постоянного или преходящего состояния организма — допустили, потому что в указанных очевидных случаях ее нельзя отрицать, — то по какому праву стали бы мы отрицать наличность этой зависимости в других случаях, где она обнаруживается с меньшей ясностью? Разве из того факта, что явление проявляется с меньшей ясностью, следует, что оно вообще не существует?

Кроме приведенных нами фактов, в физиологии существует еще много других; изучив болезни памяти и личности, ШЬо( собрал и привел в систему целый ряд своих наблюдений, чтобы доказать случаи заболевания воли; он наблюдал ослабление волевой деятельности, обусловленное недостаточной или чрезмерной импульсивностью, аномалию и почти полное уничтожение этой деятельности, происходящие, как и всякое другое умственное заболевание, от патологических условий организма.

Традиционная философия, неправильно пользуясь одним только методом интроспективного наблюдения, выставила положение, будто психическая деятельность человека распадается на ряд различных способностей: память, ум, волю и т.д.; каждая из них, взятая в отдельности, представляет собой как бы самодовлеющее единое бытие и призвана в каждый данный момент создавать совершенно самостоятельно наши воспоминания, мысли, волевые решения. Вот почему утверждают, что «воля» может свободно скло-ниться в пользу одного из двух противоположных мотивов.

Если же мы, желая получить менее фантастическое и менее наивное представление о способностях нашего духа, обратимся к позитивной психологии, то из ее данных увидим, что эти так называемые «способности» суть не более как синтезы, продукты нашей психической деятельности, не соответствующие никакому реальному бытию. Подобно тому как наше представление о красном цвете есть лишь субъективный синтез всех виденных нами красных красок, соединяющий их общие свойства, ибо красный цвет не существует объективно, сам по себе, а существуют только отдельные предметы того или другого красного оттен-ка — так и наши память и разум суть не что иное, как отвлеченное и общее субъективное резюме всех единичных мыслей, либо пережитых нами лично, либо перешедших к нам по наследству от предков. Таким же образом не существует и память как таковая, а существуют лишь единичные ее проявления, не существует разума, а лишь единичные мысли и т.д. Таким же образом и воля есть лишь абстрактный синтез пережитых нами волевых актов; следовательно, не существует воли как самостоятельного бытия, которое время от времени проявлялось бы в отдельных волевых актах".

Это еще не все: как показывает вышеописанный физиопсихо- логический процесс всякого человеческого поступка, решение воли не является причиной движения. Решение это есть не бо-лее как сознание этого движения, которое, в свою очередь, является результатом не приказания воли, но результатом процесса взаимного превращения физических и физиопсихологических сил. Поэтому мы повторим вместе с ШЬоР. «я хочу» констатирует положение, но не создает его12. Верность сказанного подтверждается тем, что конечное мускульное движение можно вызвать помимо волевого решения и центробежного нервного тока, если по тому же отходящему к периферии нерву пустить электрический ток.

Итак, установив, что не существует воли как таковой, а существуют лишь единичные и последовательные волевые акты и что всякое хотение есть не что иное, как сознание физиопсихологи- ческого конечного процесса (а различие между произвольным и непроизвольным актами заключается именно в присутствии или отсутствии такового сознания), мы не можем допустить существования нравственной свободы или свободной воли. В самом деле, свобода составляет якобы неотъемлемое качество воли человека; с того же момента, как упраздняется эта самодовлеющая величи-на, то есть воля, необходимо должно исчезнуть и приписываемое ей качество.

Эта положительная и научная точка зрения на человеческую волю говорит также против того полного противоречий скрытого неоспиритуализма, о котором я уже говорил и на защиту которого выступил Сго(е на парижском конгрессе физиологической психологии13, не встретив, впрочем, сочувствия. Сторонники его выставляют в качестве основного положения, что функция создает орган; применительно к нашей специальной области это означает, что преступление создает преступника (Тагйе, Му), а обратное этому положение отрицается. На самом деле, нельзя даже представить себе волю или какую-нибудь психическую силу существующей самостоятельно, предшествующей всякому органическому элементу и чуждой ему; наоборот, она может быть рас-сматриваема только как результат и функция какого-нибудь органа, на который она, конечно, реагирует, потому что всякое действие в свою очередь становится причиной; при этом, однако, не должен нарушаться закон последовательности. Нет органов, не выполняющих никаких действительных функций; но нет и функций без органов; обратного мы не можем себе даже представить. Мы не можем представить себе преступления без преступника, его совершившего; но возможно — если не с юридической, то с биологическо-социальной точки зрения — существо-вание преступника (предрасположение к преступлению которого не обнаруживается вследствие благоприятных обстоятельств), не совершившего ни одного преступления. Конечно, совершенное преступление оказывает влияние на преступника, заглушая или атрофируя то отвращение к преступному деянию, без которого преступник становится привычным; вместе с тем известно, что благодаря особому свойству нервной системы уже раз совершен-ное деяние во второй раз совершается гораздо легче; но утверждать, что какой-либо результат может служить причиной дальнейших результатов, — не значит еще сказать, что результат предшествует причине и определяет ее.

Обратимся от отдельного человека к целой группе лиц: и тут статистика целым рядом других не менее красноречивых доказательств подтвердит зависимость волевой деятельности человека от условий физической и социальной среды. Первым проявлением этой зависимости является сильное и постоянное влияние различия рас: для целого народа оно имеет то же значение, как темпе-рамент для отдельного человека; оно руководит и рассудком, и волей. Затем следуют данные, добытые статистикой демографической, уголовной и др. Они явились в высшей степени неожиданными для защитников свободной воли и показали, что чело-веческие поступки, казалось бы, наиболее нравственно свободные, например браки, самоубийства, преступления, эмиграции и т.д., в сущности, подвержены влияниям среды и изменяются вместе с?ней. Этим нанесен был окончательный удар идее нравственной свободы.

Бесполезно возвращаться здесь к примирительному выводу, усвоенному многими статистиками, согласно которому обнару-женные статистикой регулярность и необходимость человеческих поступков существуют лишь в отношении к массе, а не в отношении отдельных лиц; последние будто бы всегда сохраняют относительную и ограниченную свободу, «как птица в клетке». В сущности, это эклектическое объяснение приводит к странному выводу, будто возможно, чтобы совокупность «относительно свободных» лиц составила «строго определенную» в своей дея-тельности массу. Я все еще нахожу очень убедительным следующее свое замечание: если одной статистики и недостаточно для того, чтобы доказать отсутствие свободной воли, то она все же подтверждает его14. Кроме того, допущение нравственной свободы сделало бы невозможным и нелепым существование всякой психологической и общественной науки подобно тому, как пред-положение свободной воли в атомах материи уничтожило бы физику и химию.

Таким образом, вместо того чтобы согласно мнению спиритуалистов служить источником всех бедствий, отрицание свободы воли, наоборот, оказывает благоприятное влияние на нравственную и общественную жизнь; оно внушает терпимость, взаимное снисхождение и рекомендует педагогам и правителям при помощи нравственной гигиены предупреждать дурные чувства вместо того, чтобы подавлять их суровыми мерами, когда они уже успели развиться; наконец, оно составляет неизбежную предпосылку всякой социологической теории и практики. В самом деле, все юридические законы мыслимы только при условии, что человеческая воля может определяться социальными мотивами; это единственные мотивы, над которыми властны юридические законы. Более того, искусственное воздействие юридических зако-нов может быть действенным только тогда, когда оно не находится в слишком резком противоречии с теми наиболее сильными двигателями, которые обычно влияют на человека.

Но так как я уже в другом месте детально разработал проблему о свободе воли, то здесь нет необходимости останавливаться на ней более подробно15. Однако долг чести и необходимость побудили меня начать с резкого отрицания нравственной свободы и не избегать споров по этому поводу, ибо всякое изыскание в области общественных наук всегда основано на этой проблеме, и если обойти ее молчанием, то откроется беспрерывный источник недоразумений и недопустимых возражений; особенно это относится к исследованиям по уголовному праву, которое так тес-но связано с психологией человека.

44. Предоставим времени и естественному распространению позитивных идей задачу все более и более ослаблять всеобщую веру в свободную волю, мы же в настоящий момент должны сделать два замечания фактического характера, имеющих большое влияние на направление науки уголовного права.

Допустим даже, что отсутствие нравственной свободы спорно, что вопрос этот в окончательной форме не решен. Но почему тогда наука уголовного права и уголовное законодательство берут на себя смелость строить все здание ответственности человека на такой способности, которая столь решительно оспаривается даже ортодоксальными мыслителями и опровергается ежедневными наблюдениями над самыми достоверными фактами? Вы, криминалист, законодатель или судья, вы лично верите в свободную волю, в нравственную свободу. Хорошо, пусть будет так; но можете ли вы рассчитывать на то, что ваше уголовное право будет обладать силой и достоинством настоящей науки, если вы его основываете на положении, на которое направлены такие решитель-ные нападки со всех сторон? Как вы можете не замечать необходимости изъять из сферы философских споров уголовное право и ту социальную функцию, которую оно призвано регулировать?

Эта необходимость предварительного изъятия (которая мной указана и развивалась с 1878 г.) настолько очевидна, что ею уже проникся итальянский законодатель, признавший, несмотря на высказанное им желание следовать традициям классической шко-лы, что формула «свобода выбора» затрагивает чересчур отвлеченный и спорный вопрос, чтобы она могла быть краеугольным камнем уголовной ответственности16. Но это еще не все, даже философия и академическая наука уголовного права делают уступки, ибо и в эволюции научного знания паШга поп /асИ заИиз.

В самом деле, я уже говорил о тех эклектиках, которые в настоящее время во Франции сами заявляют, что «взять свободную волю за основание ответственности — значит вступить теоретически и практически на непроходимый путь, так как приходится опираться на элемент, присутствие которого чаще всего скрыто и который ускользает от всех необходимых для жизни определений и мерил»17.

Но, несмотря на то что это заявление отвергло на словах свободную волю, двусмысленность осталась, ибо продолжают еще говорить о «свободе» и говорить неясно; в сущности, только ставят на место мистической психической силы, в которой сознание усматривает особое индивидуальное бытие, человеческое я18. Но это — игра словами, очевидно не решающая проблемы; между свободой воли и детерминизмом нет ничего посредствующего.

Иногда под словом «свобода» подразумевают только свободу физическую, состоящую в отсутствии препятствий к развитию личных стремлений и личной деятельности, поскольку они обусловливаются организацией человека и внешней средой, — с этим мы вполне согласны. Но в этом случае мы не выходим из пределов полного физического и нравственного детерминизма. В этом смысле мы можем признать и воду в реке свободной, если поперечная плотина не мешает течению воды по закону тяжести. И что бы ни говорили по этому поводу некоторые противники, играющие различными значениями слова «свобода», отсутствие нравственной свободы не исключает ни физической свободы движения, ни свободы развития в данной среде присущих каждому наследственных личных свойств, а также ни одной из (физических) свобод гражданина, каковы личная свобода передвижения, гражданская, религиозная, политическая и т.д.19 И это настолько верно, что упомянутые свободы, свобода гражданская, религиозная и политическая, отрицались и попирались именно в те эпохи и теми людьми, которые метафизически признавали нравственную свободу человеческой воли, не допуская даже спора о ней.

Иногда под свободой разумеют смягченную, уменьшенную свободу воли, лишенную ее главнейших противоречий с действительностью; в этом случае смысл ее затуманивается; приверженцы такого понимания свободы лишаются преимуществ открытого детерминизма и, сверх того, еще испытывают все неудобства прежнего метафизического понимания свободной воли. Логика требует признания либо абсолютной свободы воли, либо абсолютного детерминизма, всякий посредствующий взгляд является бессмыслицей; он доставляет удовлетворение утилитарному инстинкту эклектизма, который, особенно у народов утомленных, предпочитающих спокойную жизнь и золотую середину, является самой обычной формой умственной робости (если не вызывается карьеризмом), но он создает трудности на каждом шагу20. Наконец, под многозначащим и неопределенным словом «свобода» можно понимать21 ту свойственную каждому человеку внутреннюю силу, которая дает ему возможность развиваться своеобраз-но, индивидуально, отлично от других людей, ибо каждый обладает особым физиопсихическим характером, вследствие которого он реагирует на различные влияния окружающей его среды совершенно своеобразно; с этим пониманием мы также согласны. Но именно этим пытаются доказать, что детерминизм обращает человека в автомат, а всю природу, как физическую, так и нравственную, — в чисто фаталистический механизм. Это последнее рассуждение основано на недоразумении: именно потому, что всякое человеческое действие является необходимым и неизбежным результатом определяющих его причин, каждый человек обладает своей индивидуальностью, своей личностью, как физической, так и нравственной, которая отличает его от других людей и благодаря которой он реагирует на одни и те же внешние причины совершенно индивидуально, отлично от других людей; при этом он сам в различных условиях времени и места реагирует не всегда одинаково, так как организм его претерпевает изменения. Но поэтому каждый поступок, совершенный человеком, должен быть приписан именно ему как необходимое проявление и действие его организма и его личности; такова первооснова вменения в физическом смысле, того вменения, на основании которого человеку приписывают, вменяют поступок, физически им совершенный.

Обратимся к примерам.

Предположим, что у нас имеются две швейных машины определенной системы; будучи приведены в движение, они начинают производить равную работу, сшивая материю свойственным им способом. Внешняя двигательная сила производит в этих машинах всегда одинаковую реакцию при всех обстоятельствах вре-мени и места.

Если же мы возьмем два растения одного вида и одной и той же разновидности и посадим их на то же поле, при одинаковой температуре и одинаковом уходе, то они не проявят одинаковой реакции. Одно взойдет прямо, другое — примет кривое направление; одно разовьется сильно, другое — выйдет чахлым и т.д. Чем объяснить это? Тем, что в неорганических машинах конечная реакция зависит исключительно или, по крайней мере, глав-ным образом от внешних причин, так как каждая из них, как замечет Спенсер, обладает особыми качествами и свойствами, даже если конструкция их одинакова22. Что касается растений, которые являются существами органическими, то к действию внешних причин у них присоединяется действие причин внутренних и физиологических; и эти два рода элементов, различно комбинируясь, могут привести и на самом деле приводят к различным реакциям, даже в тех случаях, когда внешние причины одинаковы.

Если теперь от царства растений мы обратимся к царству животных и возьмем, например, двух собак одной породы и одного возраста, то увидим, что одна и та же внешняя причина, например вид человека, вызовет с их стороны весьма различное отношение: одна убежит или залает, другая начнет ласкаться или укусит и т.д. Одна и та же собака в различное время различно реагирует на одну и ту же внешнюю причину. Здесь различие в конечной реакции может быть еще резче, чем в предыдущих случаях, потому что если в примере машин влияли только внешние причины, а в примерах растительных организмов к внешним причинам присоединялись еще внутренние физиологические, то в последнем случае, у животных организмов, выступают еще внутренние психические причины. Естественно, что при увеличении числа членов группы возрастает и число возможных комбинаций действующих причин и что поэтому их конечные реакции, вызванные одной внешней причиной, тоже более разнообразны.

Если, удалившись от царства растений, мы обратимся к изучению животных, начиная с низших их форм и кончая высшими, то чем выше мы будем подниматься, тем сложнее будут различия в реакциях на действия внешней среды у разных животных и в различные моменты жизни одного и того же животного вследствие большого развития физиологических и психических элементов.

Вот почему два человека в один и тот же момент наблюдения или один человек в двух различных моментах в высшей степени различно реагируют на одну и ту же внешнюю причину; это происходит не потому, что у человека возник новый элемент нравственной свободы, но единственно потому, что у него сильнее развиты и усложнены психические причины поступков.

Итак, каждому существу, а следовательно, и всякому человеку свойственна своя особая реакция на внешние влияния; эта реакция необходимо обусловлена в каждый момент жизни человека комбинацией внешних условий с физиопсихическим состоянием его организма.

Чтобы точно выразить свою мысль, я употреблю странное на первый взгляд выражение: человек представляет собой машину, но он устроен не так, как машина. Он представляет собой машину в том смысле, что во всех своих поступках воспроизводит только то, что получает из физической или нравственной среды, в которой живет; как все живые существа, он не более как машина превращения сил, подчиненная всеобщему закону причинности; благодаря последнему в каждый данный момент при данной комбинации физиологических и психических причин он может реагировать только одним определенным способом. Но он устроен не так, как машина; это значит, что человек не есть неорганический механизм именно потому, что он представляет собой живой организм со своеобразной манерой реагировать на внешние причины; эта реакция точно определена в каждом отдельном случае предшествующими ей физическими и физиопсихологическими причинами, но ее трудно предвидеть, так как она различна у разных людей, в разное время, в зависимости от разных комбинаций многочисленных причин, ее определяющих23.

Вот почему ошибочно думать, будто отрицание свободной воли превращает человека в автомат, как бы подчиненный мусульманскому фатализму. Как мало люди похожи на автоматы видно из того, что каждый из них обладает особой способностью реагировать на явления внешней среды; это обстоятельство, однако, не исключает, более того, оно приводит к физическому и нравственному детерминизму, так как иначе, если допустить, что человек обладает свободой, которая делает его более или менее независимым от определяющих причин, невозможно было бы рассматривать личность как носительницу постоянного и неизменного характера.

Вернемся к эклектической гипотезе ограниченной нравственной свободы. Конечно, легко удовольствоваться теорией, которая теперь так сильно оспаривалась и которая утверждает, что «человек подчинен общим законам, но в пределах этих законов, которым подчинено все сущее, он сохраняет относительную свободу; последней достаточно, чтобы спасти принцип индивидуальной ответственности»24.

Но при желании раскрыть смысл этого произвольного утвер-ждения приходится прежде всего столкнуться с вопросом, что представляют собой «границы общих законов» и где они находятся. Если закон, представляющийся универсальным «законом все-ленной», действительно заслуживает этого названия, как, например, закон тяготения, причинности и пр., то его применению нет пределов, исключения из него будут только кажущимися. Нельзя допустить существования между двумя законами чего-либо про-межуточного, что могло бы служить убежищем последнему остатку относительной свободы.

Это еще не все. Допустим, что нравственная свобода человека ограничена; тогда прежде всего возникает неразрешимая проблема: в деятельности человека, представляющей собой одно непрерывное целое, резко ли разграничены области детерминизма и нравственной свободы, или же между ними существует целая градация неопределенных оттенков? Именно здесь кроется большое затруднение; эти криминалисты полагают, что вменяемость существует постольку, поскольку человек является нравственно свободным; поэтому очень важно с самого начала разграничить в деятельности человека ту часть ее, которая подчиняется необходимости и, следовательно, невменяема, от части, предполагаемой свободной и вменяемой. Более того, все фактические данные, говорящие против абсолютной свободы воли, говорят также и против ее ограниченной свободы; ибо все логические и экспериментальные возражения, опровергающие свободную волю в ее целом, опровергают и частичное признание ее.

Затем приходится столкнуться с другой непреодолимой трудностью: почему нравственная свобода человека ограничивается и уничтожается внешними и внутренними обстоятельствами лишь до известных пределов, а не дальше их?

На преступность народа оказывают влияние климат и раса, годичная температура, урожай, плотность населения и т.д. Отсюда с необходимостью вытекает, что судья, желая распределить преступников по степеням их нравственной свободы, должен учесть бесконечное число элементов и факторов, лежащих вне человека; ему следовало бы узнать, под какой широтой соверше-но преступление и какую температуру показывал в это время термометр; ему нужно было бы измерить число кубических метров воздуха, находившихся в распоряжении виновного, который, может быть, принужден был жить в жалкой трущобе, спать на тесном ложе вместе с другими взрослыми и детьми; ему следовало бы определить, какую роль сыграли в возникновении преступного импульса плачевные условия семьи и окружающей среды; наконец, ему предстояло бы произвести химерическую расценку физических, физиологических, психических и социальных факторов, а это выше человеческих сил25.

На самом деле, если вы принимаете во внимание возраст, сон, глухонемоту, безумие, опьянение, по какому праву в таком случае вы оставляете без внимания степень образования и воспитания, жилище, экономическое положение, сангвинический или нервный темперамент подсудимого? Разве на самом деле одни только эти четыре или пять бьющих в глаза классических условий оказывают влияние на нравственную свободу, а следовательно, на нравственную виновность?

Но если вы захотите считаться со всеми обстоятельствами, во что обратится тогда тот остаток нравственной свободы, который все же считают необходимым для юридического обоснования ответственности человека? И найдется ли при этой традиционной системе более или менее полной нравственной вменяемости хоть один судья, который не потерялся бы окончательно в этом безвыходном лабиринте?

Для выяснения этой трудности достаточно видеть бессилие эклектиков — защитников «относительной свободы».

Рппз говорит, что между людьми, относительно нормальными (к которым должна быть применяема нормальная репрессия), и людьми, абсолютно ненормальными (которые подлежат ведению психиатрии), существуют промежуточные типы дегенератов, оскуделых, неврастеников, неуравновешенных, в отношении которых вопрос об ответственности не может быть поставлен, а если и ставится, то не может быть решен26. Разве не очевидно, что говорящие так заявляют о теоретическом и практическом бессилии уголовного правосудия, основанного на рутинерском остатке от-носительной свободы или урезанной свободной воле?

И все это еще ничего, так как в конце концов они могли бы ответить: «Хорошо! Мы будем считаться с этими недавно выясненными факторами преступности постольку, поскольку нам позволяют наши знания. Вы усложняете нашу задачу, но не дока-зываете ее нелепости».

Здесь именно кроется огромная социальная опасность, неизбежно вытекающая из доктрины ограниченной или относительной свободы. Действительно, как следствие этой доктрины, с одной стороны, наименее опасные преступники наказываются строже всех, ибо в их преступлениях, не представляющих особой важности, не стараются выдвинуть те психопатологические усло-вия, которые наоборот выдвигаются на первый план при разборе более тяжких преступлений, совершаемых менее нормальными и более опасными преступниками. Поэтому ежедневно мы видим неразумные (Шо^иез) оправдания этой последней категории преступников или чрезмерное смягчение налагаемых на них наказаний, и это в то время, когда обнаруживается их опасная атавистическая преступность, которая так расшатала современное уго-ловное правосудие, что нельзя не признать необходимости найти средства против нее27. Но только двумя путями можно искать этих средств: надо либо совершенно возвратиться к прежним абсолют-ным теориям, провозглашавшим свободную волю, либо открыто и целиком признать результаты и все выводы позитивных наук.

Но с каждым днем становится все очевиднее, что, признавая систему ограниченной свободы воли, как все общество, так и отдельное лицо не может избежать опасности, ибо ясно, что если принцип нравственной ответственности человека расширяется и суживается в зависимости от расширения и сужения эластичной свободной воли, то, с одной стороны, вполне признается наличность свободной воли у менее важных преступников (которые, однако, более всего заслуживают снисхождения), а с другой — допускается, что она сильно ослаблена у самых бесчеловечных преступников; здесь кроется причина выпадающих на долю последних оправданий, столь опасных и скандальных. По отношению к каждому подсудимому, совершившему необыкновенное или жестокое преступление, защитник всегда сумеет привести ряд обстоятельств или личных, или физических, или социальных, которые могли уничтожить или уменьшить его нравственную свободу и которые, как выражается классик ЯоПп, «все лучше и лучше доказывают, какой шаткой представляется его ответственность»28.

Наконец дошли до того, что возвели в теорию и приняли за общее правило эту нелепость, эту опасность, это беззаконие. Так поступил орган классической юриспруденции и редактор его ЬиссЫт, который в своей книге БетрИазИ с!е1 ШгШо репа1е, переведенной даже на французский язык, пытался опровергнуть уголовную социологию. Этот журнал выставил тезис, что новое уголовное уложение должно смягчить наказания за все преступления (то есть, значит, и за атавистические формы преступности) и даже, согласно мнению некоторых германских юристов, отменить всякое пожизненное наказание29. На это последовал ответ Саго/а/о30 от имени позитивной школы: он выступил против этого не знающего границ смягчения наказания, которое грозит превратиться в полнейшее оправдание самых бесчеловечных преступников; ибо, обращая все внимание на них и забывая об интересах потерпевших частных лиц, поступают так, как НоИ^п^ог^С, который, опираясь на повышение ценности личной свободы, хотел за убийство назначить только срочное наказание31. Думающие так забывали, как хорошо сказал ВапИт, тоже от имени позитивной школы, что свобода и жизнь потерпевших в наше время тоже поднялись в цене32.

Идя по тому же пути, в конце концов хотели предоставить суду право применять «весьма смягчающие» обстоятельства33.

Но если от науки и законодательства мы обратимся к практической юриспруденции, то вот что мы здесь увидим: при разборе небольших случайных проступков, в которых не так резко выступают физиопсихические аномалии, сильнее бьющие в глаза у тяжких преступников, несравненно более опасных, мы наблюдаем прежнюю строгость уголовного правосудия, действующего со всем абсолютизмом прежних теорий ответственности.

Таким образом, здесь мы имеем дело с двойным заблуждением и с двойным искажением истинного уголовного правосудия, ибо из-за неумения применять новые данные науки относительно преступника требуют безнаказанности или самого неразумного снисхождения по отношению к самым опасным преступникам; все же строгости, несоразмерные и вредные, сохраняют для менее опасных, то есть для преступников случайных. Мало осведомленное, всегда враждебно относящееся к нововведениям общественное мнение с самого начала обвиняло новую школу криминалистов в том, что она склоняется к безнаказанности всех преступников (впрочем, 100 лет тому назад в том же обвиняли школу Беккариа); на самом же деле это конечные выводы классического направления науки уголовного права, смешанные с наиболее очевидными результатами физиопсихологических наук, приводят к чрезмерному снисхождению, требования которого все растут в благоприятном для самых страшных преступников направлении.

<< | >>
Источник: Ферри Э. . Уголовная социология . Сост. и предисл. В.С. ОБНИНСКОГО. — М.: ИНФРА-М,2005. — VIII, 658 с. — (Библиотека криминолога).. 2005

Еще по теме Постулат классической школы, опровергнутый позитивной физиопсихологией и во всяком случае представляющийся спорным с точки зрения теории и опасным при практическом применении. — Отрицание свободы воли. — Компромиссы эклектиков по вопросу о нравственной свободе.:

  1. II Главные возражения против позитивной школы. — Эклектики. — Научное и практическое распространение нового направления.
  2. VI Эклектические теории ответственности. — Относительная свобода воли (ограниченная свобода — идеальная свобода — практическая свобода — противодействующий мотив — индивидуальный фактор). — Свобода разума. — Волеопределяемость. — Устрашимость. — Нормальность. — Индивидуальное тождество и социальное сходство. — Состояние преступности. — Заключение.Две конечных проблемы: а) форма социальной санкции; б) критерий социальной санкции. — Меры превентивные, меры вознаграждения, меры репрессивные, меры и
  3. II Три основных принципа процессуальных реформ по учению позитивной школы: I. Равновесие между правами индивида и социальными гарантиями. II. Действительное назначение уголовного суда вместо иллюзорного дозирования наказания соразмерно нравственной ответственности. III. Непрерывность и солидарность различных практических функций социальной защиты. — Историческое основание и примеры первого принципа. Чрезмерность принципа т АиЫо рго тео в случаях атавистической преступности. Пересмотр судебных ре
  4. II Проблема уголовного правосудия в связи с отрицанием свободы воли. — Две группы фактов, способствующих ее разрешению: а) естественная оборонительная реакция и ее эволюция; б) современные формы оборонительной реакции (санкции).
  5. ГЛАВА 2 Постулаты классической экономической теории
  6. Рекомендации инвестору с точки зрения теории эффективных рынков
  7. Рекомендации инвестору с точки зрения теории эффективных рынков
  8. Джеймс С. КоулманЭКОНОМИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ РАЦИОНАЛЬНОГО ВЫБОРА
  9. Возврат к теории экономиста классической школы
  10. Классическая школа уголовного права, ведущая начало от Беккарна. — Пенитенциарная классическая школа, ведущая начало от Говарда. — Применение позитивного метода в уголовном праве. — Параллель с медициной и политической экономией. — Смягчению наказаний противополагается уменьшение преступлений, а абст-рактному изучению преступления как явления юриди-ческого противополагается позитивное изучение пре-ступления как естественного социального явления.