Глава 2. ЯЗЫК ПОЛИТОЛОГИИ И УСКОЛЬЗАЮЩАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Сегодня мы все поражаемся непредсказуемости политического про-
цесса в России: любые начинания основных политических акторов не-
изменно вызывают "эффект бумеранга", лишь усугубляя общий кризис.
Аналитики могли бы при этом ссылаться на невосприимчивость практи-
ческих деяний к рекомендациям политической теории, если бы сама
теория не демонстрировала столь же удручающую беспомощность по-
нимания и прогнозирования.
Вероятно, здесь стоит разделить познавательную ситуацию, касаю-
щуюся политической науки как таковой, с одной стороны, и ситуацию,
складывающуюся в России, - с другой. Везде политическая история
ведет себя как игрок, в запасе у которого бесконечное число ходов:
рано или поздно возникает ситуация, когда данному политическому ак-
тору оказывается нечем ответить на вызов, тогда его сменяют другие.
Словом, история, для того чтобы длиться и развиваться, должна превы-
шать стратегические возможности тех или иных политических субъек-
тов и обслуживающей их науки.
Всякий дискурс посягает на свободу иоткрытость истории и потому в принципе не может не быть ограничен-
ным. Правда, это положение не снимает одного парадокса: почему в
современных интеллектуализированных и сциентизированых обществах
результаты политических акций оказываются более неожиданными, чем
когда-либо прежде. Объяснение этого может быть дано либо в линейной
перспективе - ссылкой на то, что каждая новая ступень развития повы-
шает сложность общественно-политического процесса, либо в циклич-
ной - посредством ссыпки на переходный и потому особо нестабильный
характер нашей эпохи.
Парадокс нашего объяснения современного эпистемологического Я
кризиса связан с инверсией известной формулы Ф.Бэкона "знание есть
власть".
Английский философ имел в виду, что, познавая мир, мы ум-ножаем свою власть над ним. Справедливо и обратное: получая власть
над тем или иным объектом, мы делаем его "более познаваемым", пред-
сказуемым для нас. Ясно, что при этом мы подавляем свободное много-
образие объекта: наша власть выступает как редукционистская деятель-
ность, как процедура упрощения подвластного нам мира. Наша гипотеза
относительно источника современной "эпистемологической растерянно-
сти" состоит, таким образом, в следующем: кризис познания, создавший
эффект "ускользающей реальности", вызван кризисом власти в совре-
менном мире. Сбросивший обручи власти мир стал значительно более
разнообразным, непредсказуемым. Уровни эпистемологического кризиса
совпадают с уровнями, на которых прослеживается кризис власти.
Эпистемологаческий кризис, наблюдаемый в политологии сегодня,
заведомо выходит за пределы субъективных факторов, касающихся на-
учного сообщества. Он связан с кризисом власти в широком, постмо-
дернистском смысле — как энергетического поля, сообщающего опреде-
ленный вектор (направление) процессам, совершающимся в мире. Гло-
бальный кризис власти превращает мир направленных процессов во
Вселенную, где альтернативы становятся едва ли не равновероятными, а
потому и ускользающими от предвидения.
На каких же уровнях и в каких формах проявляется кризис властно-
го, организующего начала в мире? Где-то на рубеже 60-70-х гг. на двух
великих равнинах, являющихся сосредоточением мировой власти, - се-
вероамериканской и евразийской (российско-советской) - стало ощу-
щаться затухание "плавильных котлов", переплавляющих этносы в еди-
ный американский или единый советский народ. В США "плавильный
котел" переплавлял этносы по господствующей англо-саксонской моде-
ли. Североамериканское общество функционировало как механизм,
воспроизводящий в массовом масштабе особый тип личности, - лич-
ность, мыслящую целерационально (М.Вебер), ориентированную не
столько на ценности, сколько на материальные интересы.
Этот эконо-микоцентризм мышления является основной презумпцией всей западной
политической теории. Без четкого разграничения ориентации на интере-
сы (которые являются индивидуальными по существу) и ориентации на
ценности (всегда отражающие ту или иную коллективную идентичность)
нет ни западного политического процесса, ни западной политической
науки. Переплавка коллективных этносов в общество единого среднего
класса, ячейкой которого является самодеятельный и прагматически
ориентированный индивид, - вот вектор движения американского со-
циума и американской истории. Главная забота этого социума - по воз-
можности ослабить наблюдаемую корреляцию между стартовой коллек-
тивной принадлежностью (классовой, этнической, конфессиональной) и
индивидуальным успехом. Только в этом случае "плавильный котел"
работает эффективно.
Что же произошло на рубеже 60-70-х гг., как раз тогда, когда про-
грамма "великого общества" дала первые плоды и указанная корреляция
(в особенности по расовому критерию) в самом деле заметно ослабела?
Почему именно в эти годы намечается переход от автомарно-
номиналистической модели общества как совокупности автономных
индивидов к обществу "слоеного пирога", в котором индивиды сплачи-
ваются в устойчивые субкультурные общности, связанные не столько по
социально-экономическому критерию интереса, сколько по социокуль-
турному критерию ценности? Имеем ли мы здесь дело с описанным со-
циологами "постэкономическим человеком"1, с нарушением демографи-
ческого баланса между англосаксами и "цветными", с сопутствующим
ослаблением социокультурной гегемонии первых, или с чем-то еще?
Так или иначе, возникает вопрос: остается ли общество, утрачивающее
привычную социокультурную доминанту, прежним в основных своих
параметрах? Разумеется, если общество понимать как технико-экономи-
ческий механизм, нейтральный в ценностно-культурном отношении, то
проблема снимается.
Западное, и в первую очередь американское, об-щество привыкло жить в условиях плюрализма интересов, но монизма
ценностей (так называемого консенсуса по поводу базовых ценностей).
Вся западная политическая система есть механизм сбалансирования
интересов, но не ценностей. В условиях актуализации ценностного
плюрализма система консенсуса неизбежно будет давать сбои, что уси-
лит эффект "ускользающей" - неуправляемой, а потому и непредска-
зуемой - реальности...
Практически одновременно на другом конце земного шара, на севе-
роевразийской равнине, также начал остывать "плавильный котел".
Культурно нейтральный "советский человек" стал проявлять неожидан-
ный интерес к проблемам религиозно-этнических, цивилизационных
"корней", культурных истоков и т.п. Переплавка культур в тигле
социалистической индустриализации в свое время выступала вопло-
щением Прогресса. Носители этнической идентичности воспринима-
лись под знаком отсталости, как "вчерашние люди". Но уже у второго
послевоенного поколения знаки отсталости и престижности стали ме-
няться местами. Наша эпоха находится примерно в таких же отношени-
ях с недавно ушедшей, как европейский романтизм с эпохой Просвеще-
ния. Романтики тоже отвергли умозрительно-догматический универса-
лизм просветителей, тоже индивидуализировали историю своего народа,
уникальность которой стала восприниматься не как пережиток, но как
ценность. Но индивидуальная, ценностно окрашенная и ориентирован-
ная история не укладывается в шаблоны "всеобщих закономерностей",
бросает вызов теории.
Основное недоразумение нашей постсоветской истории состоит в
том, что многие народы бывшего Советского Союза, отвергнув универ-
салии советизации, на первых порах приняли универсалии вестерниза-
ции. Поэтому и Западу казалось, что уход из Союза автоматически оз-
начает движение на Запад. Это недоразумение уже рассеивается. Западу
предстоит понять, что кризис СССР - это в конечном счете и кризис
Запада, банкротство великой письменной традиции, которая начиная с
Нового времени объединяла культуры и этносы, создавала облик
"европейского человечества" и тяготеющей к нему мировой периферии.
Реванш малых этнических традиций есть, по существу, реставрация
древнего языческого многобожия - вызов "осевому времени", открыв-
шему великую общецивилизационную перспективу. По сути дела, СССР
был форпостом Запада в Евразии, держателем великой письменной тра-
диции европейского происхождения, хотя и видоизмененной в духе ме-
стных запросов. Крах СССР знаменует выпадение весьма, значительной
части мира из-под влияния великих письменных традиций, сформиро-
ванных в классическую эпоху на Западе. Итогом этого станет не вес-
тернизация по "правильному", либеральному образцу, а активизация
Востока в еще непредсказуемых формах. В этом смысле можно срав-
нить "холодную войну" между СССР и Западом с Пелопоннесской вой-
ной, итогом которой стали закат античного европоцентризма, ослабле-
ние Греции перед лицом "варваров". Речь не о том, чтобы отождеств-
лять вероятный реванш Востока (мусульманского, с одной стороны,
конфуцианско-буддийского - с другой) с волной варварства. Весьма
вероятно, что в отдаленной перспективе это даст человечеству новые
шансы. Но для современного европеизированного поколения, как и для
европеизированной науки, это означает начало длительного периода
непредсказуемости, жизнь в мире, лишенном прежних ориентиров.
Крах великой письменной традиции означает также реванш лока-
лизма над центризмом: город больше не ведет за собой деревню, цен-
тры - провинцию. Носители письменной традиции в культуре выступали
как референтные группы для остальных: к их мнению прислушивались,
их поведение копировали. Так работал механизм социокультурного
управления нацией; центр как носитель эталонной культуры управлял
сознанием народа. У нас носители письменной традиции дважды в XX в.
обманули нацию: сначала по поводу светлого коммунистического буду-
щего, затем светлого либерально-буржуазного будущего. В результате
центр утратил свой статус социокультурного лидера - носителя велико-
го цивилизационного текста. Отныне в глазах окраин он выступает как
носитель хаоса, как воплощение дестабилизующих начал. Отсюда стра-
тегия дистанцирования по отношению к нему: центростремительная
ориентация в культуре сменяется центробежной. В этих условиях преж-
няя социологическая презумпция (более развитые регионы и слои ука-
зывают менее развитым их завтрашний день) уже не работает, предви-
дение и прогнозирование становятся проблематичными.
Следует упомянуть, может быть, о главном факторе глобальной не-
предсказуемости - утрате общечеловеческой перспективы, связанной с
воцарением постмодернизма. Европоцентричный модернизм верил в
единые исторические судьбы человечества, хотя и понимал это весьма
односторонне. Он выстраивал иерархию мировых культур, в которой
все отличное от Запада воспринималось как пережиток прошлого.
Плюрализм культур в пространстве подменялся иерархией во времени.
С этим, собственно, связаны такие ключевые для западной политиче-
ской науки понятия, как "модернизация", "вестернизация", "догоняю-
щее развитие" и т.п. Этому европоцентричному самомнению нанесла
чувствительный урон культурологическая эстетика. Этнографы, культу-
рологи, культурные антропологи открыли великое многообразие куль-
туры и увидели в этом ценность, в первую очередь эстетическую. Одна-
ко на наших глазах левый культуроцентризм, склонный противопостав-
лять механическому Западу богатую органику Востока и Юга, превра-
щается в правый, неомальтузианский, едва ли не расистский. Появилась
новая концепция "золотого миллиарда": человечество стали делить на
вырвавшееся вперед постиндустриальное меньшинство и навсегда обре-
ченное большинство, которому дорога в постиндустриальное общество
заказана по причине принципиальной ограниченности земных ресурсов
и угрозы экологической катастрофы. Таким образом, постмодернизм
открыл многообразие культур и плюрализм цивилизаций, как оказалось,
только для того, чтобы закрыть общечеловеческую перспективу.
Постмодернисты третируют европоцентризм, униформизм, отбрасы-
вают все утопии закономерно наступающего будущего и управляемого
настоящего. Все это выгодно отличает их от модернистов по культурно-
эстетическим критериям. Но если эксплицировать заложенные в по-
стмодернизме политические установки, то оказывается, что плюрализм
культурно-исторических типов реабилитирован только для того, чтобы
загнать все незападное человечество в своего рода резервацию, изолиро-
вать его от "золотого миллиарда", прорвавшегося в эпоху постиндустри-
ального изобилия. Здесь мы имеет дело с невиданной еще ревизией гу-
манистических ценностей, унаследованных от великих эпох Ренессанса
Реформации и Просвещения. Бели постмодернизм утвердит себя в кач
стве не только культурологического феномена, но последовательно pe
лизуется в мироустроительных установках Запада, в стратегиях его гео
политики, то мы вскоре будем иметь совершенно иную картину мираЯ
отличную от тех перспектив, которые рисовали ведущие идеологи клас-
сической эпохи, - от либерализма до коммунизма.
Потеря общечеловеческой перспективы делает мир непредсказуемым
не только в эпистемологическом смысле - в связи с тем, что отныне
более развитые общества уже не указывают менее развитым их зав-
трапший день. Мир рискует стать более непредсказуемым и потому, что
в нем значительно возрастут взаимная подозрительность и вражда,
стремление решать свои проблемы за счет "неудачников", станет боль-
ше обидных "двойных стандартов". Наиболее яркий пример — поведение
перед лицом глобальных проблем. Совсем недавно на Западе вызревала
новая реформация — изменение типа экономического поведения под
влиянием экологических предостережений "Римского клуба". Нефтяное :
эмбарго арабских стран и многократное подорожание энергоносителей
ускорило структурный сдвиг на Западе - переход от энергоемкой эко-
номики к наукоемкой. Это открывало общечеловеческую перспективу
перехода к новой экологически ответственной цивилизации. Внезапное
крушение СССР породило неожиданный соблазн реколонизации - пре-
вращение шестой части суши в источник дешевого сырья и место сбора
токсичных отходов. Продлить существование экологически безответст-
венного потребительского общества за счет ресурсов России - вот ис-
кушение постмодернистского сознания, которое вместо единого цивили-
зационного пространства видит в современном мире множество разно-
качественных пространств. Это грозит в целом замедлить назревшую
экологическую реформацию человечества. Деиндустриализация России,
превращение ее в доиндустриальное общество, предназначенное для
сырьевого обслуживания постиндустриальных обществ Запада, - вот
проект новой поляризации мира, едва ли планируемый постмодернист-
ской эстетикой, но внутренне связанный с тем разрушением общечело-
веческой перспективы, которое она произвела в мире ценностей и идеа-
лов.
Драма современного мира связана с тем, что рассогласованность ко-
дов национальной культуры совпала с крушением общечеловеческой
перспективы. На Западе оказался рассогласованным код экологического
поведения: рост экологической ответственности применительно к сво-
ему "внутреннему пространству" сочетается с усилением экологической
безответственности в отношении политически незащищенных перифе-
рийных пространств, среди которых главным оказалось российское. В
незападных обществах, в частности в нашей стране, рассогласованность
касается экономического поведения - несводимости парадигм производ-
ства и потребления. Усвоив нормы и установки западного "потреби-
тельского общества", мы оказались не в состоянии усвоить нормы его
продуктивного поведения, обеспечивающего экономическую эффектив-
ность. Возникла описанная Р.Бартом ситуация, когда приходится
"разграничивать две грамматики — активную грамматику, грамматику...
высказывания, производства, и грамматику пассивную, то есть грамма-
тику слухового восприятия. При транслингвистическом переходе на
уровень дискурса это разграничение могло бы объяснить парадоксаль-
ность нашей культуры, с ее единством слухового кода (кода потребле-
ния) и раздробленностью кодов производства..."1 Коды потребления ста-
новятся все более универсальными; коды производства сохраняют удру-
чающий партикуляризм.
Ясно, что такая ситуация чревата взрывом для незападных обществ,
которые оказались не в состоянии ни предотвратить массовую револю-
цию притязаний, ни построить экономику, способную эти притязания
удовлетворить.
В подобных условиях следует ожидать национальных расколов: на
вестернизованный "авангард", живущий по меркам западных обществ и
ценностно не связанный с национальной культурной традицией, и ту-
земную массу, загоняемую в гетто нищеты. Не наблюдаем ли мы сего-
дня признаки такого раскола между "новыми русскими" и "старыми
русскими"? Этот раскол не только социальный, но и исторический, свя-
занный со столкновением разных типов пространства-времени. Вестер-
низация привилегированных слоев общества совпадает с ориентализагш-
ей низов, все больше удаляющихся от цивилизованных эталонов и стан-
дартов жизни. Перед нами двойное свидетельство культурной катастро-
фы, связанной с забвением общечеловеческой перспективы. На меж-
страновом уровне это проявляется в разделении на регионы, уготовлен-
ные для постиндустриальной "семьи народов", и регионы, которым гро-
зит "окончательное отлучение".
На внутреннем уровне это проявляется в процессе денационализации
элиты, не только порывающей с местной традицией, но и оспаривающей
общенациональную перспективу как таковую. Цивилизационный раскол
западнической прогрессистской элиты и туземной массы назревал в
России давно. Идентификация с силами Прогресса нередко заставляла
искать "главного врага" в собственной стране. Но все же до недавнего
времени прогрессистское подозрение никогда не падало на народ в це-
лом. Оно касалось исключительно отщепенцев Прогресса — "отживших
классов". Сегодня дело идет к тому, что "прогрессисты" станут гово-
рить об отживших народах. Может быть, впервые после возникновения
христианства у национальной элиты исчезает ясно выраженная воля
утверждать и отстаивать общенациональную перспективу - открывать
будущее, предназначенное для всех. Современная политическая элита
явно колеблется между двумя парадигмами: "старой" парадигмой строи-
тельства общенационального дома и "новой" парадигмой внутренних
эмигрантов, не готовых идентифицировать себя с соотечественниками
не только в настоящем, но и в будущем. Если революционный расколь-
ник Ленин, говоря о двух культурах в каждой национальной культуре, в
перспективе видел все же единую для всех коммунистическую цивили-:
зацию, то новые раскольники усматривают в национальной культуре;
прообраз двух разных цивилизаций и соответственно разных типов бу-
дущего.
Между стремлением что-то строить в "этой" стране и стремлением
эмигрировать, натурализоваться на Западе, рассматривая свою страну
как средство обогащения, но не как "дом бытия", окончательный выбор
еще не сделан, но колебания налицо, и они многое объясняют в крайней
противоречивости и непредсказуемости нашей современной политики.
Ясно, что традиционный политический дискурс здесь не вполне уме-
стен. Полититологи привыкли рассуждать о борьбе элиты и контрэлиты
при неоговоренном, но несомненном допущении того, что как элита,
так и контрэлита обладают национальной идентичностью и оспаривают
друг у друга право формировать общенациональное будущее. Как меня-
ется политический дискурс в условия, когда воля к творчеству общена-
ционального будущего грозит иссякнуть? В рамках детерминистской
парадигмы будущее просто непреложным образом вытекает из прошло-
го и в этом смысле является гарантированным и предопределенным.
Нам представляется, что такого рода фатализм несостоятелен. Мост от
прошлого к будущему прокладывают современники, обладающие значи-
тельной свободой выбора и волей к тому или иному ценностно значи-
мому будущему. Если эта воля слабеет в условиях всеобщей дез-
ориентации и деморализации, будущее, по закону энтропии, будет
непременно хуже, чем прошлое (которое в свое время формировали не
декаденты, а люди, действительно знающие, чего они хотят), и одновре-
менно очень уязвимым для воздействия исторической случайности. Ка-
призы случая нейтрализует политическая воля, которая, в свою очередь,
зависит от ценностей, от того, каков статус должного, статус идеала в
данной культуре. Ослабление идеалов непременно сопровождается ос-
лаблением политической, государственной воли и разгулом случайно-
сти. В целом можно сказать, что в условиях, когда ценностные факторы
в культуре имеют высокий статус и в самом деле направляют поведе-
ние, в политической науке повышается эффективность понимающей
методологии (политология понимания). Напротив, в опустошенном со-
циокультурном пространстве, где воля воздвигать мосты от прошлого к
будущему слабеет, в политологии воцаряется детерминистское объясне-
ние. Словом, ценностно ориентированные политические деятели испо-
ведуют принцип Сартра, о котором уже говорилось выше: у человека
нет алиби (т.е. нет прав ссылаться на объективные трудности для оправ-
дания своего поведения). В тех же культурах, где "бог умер" и поведе-
ние регулируют не устойчивые ценности, а сиюминутная выгода, всегда
преобладают ссыпки на обстоятельства.
Все дело, однако, в том, что факторам, относящимся к "объектив-
ным обстоятельствам", нет числа, а потому ссылающаяся на строгое де-
терминистское описание теория на самом деле занимается произволом -
выхватыванием тех или иных факторов и приписыванием им статуса
"решающих". Произвол материи всегда выше произвола, приписываемо-
го Богу, ибо Бог символизирует упорядоченную Вселенную, имеющую
единый высший смысл. Утрата единого высшего смысла и утверждение
постмодернистской мозаики потеснили присутствие логики в истории.
Направленность истории к будущему обеспечивается не столько При-
чинами, сколько Ценностями, а следовательно, волей и мужеством во-
одушевленных политических акторов.
Современная политическая реальность потому так часто ускользает
от предвидения, что в современной культуре резко ослабела воля к оп-
ределенному ценностно очерченному Будущему.
Будущее освещают идеалы. Если они меркнут, мрак окружает нас с
порога.
Резюмируем. Снижение предсказуемости в современном мире в це-
лом связано с ослаблением властно организующего начала, сообщающе-
го процессам направленность. Это начало, в свою очередь, связано с
духовной властью: по-настоящему властвует над людьми тот, кто власт-
вует над их помыслами. Но духовная власть дается лишь тем, кто от-
крывает подвластным возвышающую общечеловеческую перспективу,
исповедуя новозаветный принцип универсальности спасения. На этих
основаниях Запад управлял миром, мобилизуя те или иные идеологии
общечеловеческого перехода к светлому будущему. На этих же основа-
ниях политические элиты утверждали свою духовную власть в масшта-
бах нации, открывая горизонты общенационального рывка в будущее.
Сегодня впервые после Рождества Христова так откровенно оспаривает-
ся общечеловеческая перспектива и на международном и на националь-
ном уровнях. Адепты нового сектантства — спасения для избранных -
основательно замутили общечеловеческую перспективу. Тем самым она
развязали себе руки и сняли всякую ответственность, но вместе с этим
утратили духовное первородство - право на власть над умами. Постмо-
дернизм с его утратой общечеловеческой перспективы одновременно
свидетельствует об ослаблении воли к власти на Западе: эта цивилиза-
ция, кажется, готова отвернуться от остального мира со всеми его про-
блемами, снять с себя "глобальную ответственность". Аналогичный кри-
зис перспективы наряду с утратой духовного первородства (власти) по-
разил политические элиты многих незападных обществ, втайне вестер-
низированных и денационализированных. Национальное пространство,
не организуемое элитой, начинает рассыпаться, а процессы, в нем про-
исходящие, теряют исторический вектор (определенную направлен-
ность). Таковы источники непредсказуемости современного мира. Бу-
дем надеяться, что эта рассогласованность воли и перспективы объясня-
ется только кризисом перехода от старых синтезов к новым, соответст-
вующим запросам нового информационного общества, которому пред-
стоит своими средствами подтвердить единство человеческого рода и
присутствие смысла в истории.
Еще по теме Глава 2. ЯЗЫК ПОЛИТОЛОГИИ И УСКОЛЬЗАЮЩАЯ РЕАЛЬНОСТЬ:
- 3. XX век: вслед за ускользающей реальностью
- ГЛАВА 1. ПРЕДМЕТ ПОЛИТОЛОГИИ, ЕЕ МЕСТО В СИСТЕМЕ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК1.1. Возникновение политологии
- МАТЕРИНСКИЙ ЯЗЫК. РОДНОЙ ЯЗЫК. ПЕРВЫЙ ЯЗЫК
- § 2. Социальная реальность — «парадоксальная» реальность
- Глава V. Социальная реальность
- Глава 1. Реклама и реальность
- Глава 1 ЯЗЫК И ОБЩЕСТВО
- Глава 7 ЯЗЫК И ВЛАСТЬ
- Глава 1ПРЕДМЕТ ПОЛИТОЛОГИИ
- Глава 2 ИДЕЙНЫЕ ИСТОКИ ПОЛИТОЛОГИИ
- Глава XV. Основные структурные элементыкультуры. Язык, типы социокультурной регуляции
- Глава IПРОИСХОЖДЕНИЕ И РАЗВИТИЕ СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПОЛИТОЛОГИИ
- Глава I Политология как наука и учебная дисциплина.