<<
>>

Глава 2. ЯЗЫК ПОЛИТОЛОГИИ И УСКОЛЬЗАЮЩАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Сегодня мы все поражаемся непредсказуемости политического про-

цесса в России: любые начинания основных политических акторов не-

изменно вызывают "эффект бумеранга", лишь усугубляя общий кризис.

Аналитики могли бы при этом ссылаться на невосприимчивость практи-

ческих деяний к рекомендациям политической теории, если бы сама

теория не демонстрировала столь же удручающую беспомощность по-

нимания и прогнозирования.

Вероятно, здесь стоит разделить познавательную ситуацию, касаю-

щуюся политической науки как таковой, с одной стороны, и ситуацию,

складывающуюся в России, - с другой. Везде политическая история

ведет себя как игрок, в запасе у которого бесконечное число ходов:

рано или поздно возникает ситуация, когда данному политическому ак-

тору оказывается нечем ответить на вызов, тогда его сменяют другие.

Словом, история, для того чтобы длиться и развиваться, должна превы-

шать стратегические возможности тех или иных политических субъек-

тов и обслуживающей их науки.

Всякий дискурс посягает на свободу и

открытость истории и потому в принципе не может не быть ограничен-

ным. Правда, это положение не снимает одного парадокса: почему в

современных интеллектуализированных и сциентизированых обществах

результаты политических акций оказываются более неожиданными, чем

когда-либо прежде. Объяснение этого может быть дано либо в линейной

перспективе - ссылкой на то, что каждая новая ступень развития повы-

шает сложность общественно-политического процесса, либо в циклич-

ной - посредством ссыпки на переходный и потому особо нестабильный

характер нашей эпохи.

Парадокс нашего объяснения современного эпистемологического Я

кризиса связан с инверсией известной формулы Ф.Бэкона "знание есть

власть".

Английский философ имел в виду, что, познавая мир, мы ум-

ножаем свою власть над ним. Справедливо и обратное: получая власть

над тем или иным объектом, мы делаем его "более познаваемым", пред-

сказуемым для нас. Ясно, что при этом мы подавляем свободное много-

образие объекта: наша власть выступает как редукционистская деятель-

ность, как процедура упрощения подвластного нам мира. Наша гипотеза

относительно источника современной "эпистемологической растерянно-

сти" состоит, таким образом, в следующем: кризис познания, создавший

эффект "ускользающей реальности", вызван кризисом власти в совре-

менном мире. Сбросивший обручи власти мир стал значительно более

разнообразным, непредсказуемым. Уровни эпистемологического кризиса

совпадают с уровнями, на которых прослеживается кризис власти.

Эпистемологаческий кризис, наблюдаемый в политологии сегодня,

заведомо выходит за пределы субъективных факторов, касающихся на-

учного сообщества. Он связан с кризисом власти в широком, постмо-

дернистском смысле — как энергетического поля, сообщающего опреде-

ленный вектор (направление) процессам, совершающимся в мире. Гло-

бальный кризис власти превращает мир направленных процессов во

Вселенную, где альтернативы становятся едва ли не равновероятными, а

потому и ускользающими от предвидения.

На каких же уровнях и в каких формах проявляется кризис властно-

го, организующего начала в мире? Где-то на рубеже 60-70-х гг. на двух

великих равнинах, являющихся сосредоточением мировой власти, - се-

вероамериканской и евразийской (российско-советской) - стало ощу-

щаться затухание "плавильных котлов", переплавляющих этносы в еди-

ный американский или единый советский народ. В США "плавильный

котел" переплавлял этносы по господствующей англо-саксонской моде-

ли. Североамериканское общество функционировало как механизм,

воспроизводящий в массовом масштабе особый тип личности, - лич-

ность, мыслящую целерационально (М.Вебер), ориентированную не

столько на ценности, сколько на материальные интересы.

Этот эконо-

микоцентризм мышления является основной презумпцией всей западной

политической теории. Без четкого разграничения ориентации на интере-

сы (которые являются индивидуальными по существу) и ориентации на

ценности (всегда отражающие ту или иную коллективную идентичность)

нет ни западного политического процесса, ни западной политической

науки. Переплавка коллективных этносов в общество единого среднего

класса, ячейкой которого является самодеятельный и прагматически

ориентированный индивид, - вот вектор движения американского со-

циума и американской истории. Главная забота этого социума - по воз-

можности ослабить наблюдаемую корреляцию между стартовой коллек-

тивной принадлежностью (классовой, этнической, конфессиональной) и

индивидуальным успехом. Только в этом случае "плавильный котел"

работает эффективно.

Что же произошло на рубеже 60-70-х гг., как раз тогда, когда про-

грамма "великого общества" дала первые плоды и указанная корреляция

(в особенности по расовому критерию) в самом деле заметно ослабела?

Почему именно в эти годы намечается переход от автомарно-

номиналистической модели общества как совокупности автономных

индивидов к обществу "слоеного пирога", в котором индивиды сплачи-

ваются в устойчивые субкультурные общности, связанные не столько по

социально-экономическому критерию интереса, сколько по социокуль-

турному критерию ценности? Имеем ли мы здесь дело с описанным со-

циологами "постэкономическим человеком"1, с нарушением демографи-

ческого баланса между англосаксами и "цветными", с сопутствующим

ослаблением социокультурной гегемонии первых, или с чем-то еще?

Так или иначе, возникает вопрос: остается ли общество, утрачивающее

привычную социокультурную доминанту, прежним в основных своих

параметрах? Разумеется, если общество понимать как технико-экономи-

ческий механизм, нейтральный в ценностно-культурном отношении, то

проблема снимается.

Западное, и в первую очередь американское, об-

щество привыкло жить в условиях плюрализма интересов, но монизма

ценностей (так называемого консенсуса по поводу базовых ценностей).

Вся западная политическая система есть механизм сбалансирования

интересов, но не ценностей. В условиях актуализации ценностного

плюрализма система консенсуса неизбежно будет давать сбои, что уси-

лит эффект "ускользающей" - неуправляемой, а потому и непредска-

зуемой - реальности...

Практически одновременно на другом конце земного шара, на севе-

роевразийской равнине, также начал остывать "плавильный котел".

Культурно нейтральный "советский человек" стал проявлять неожидан-

ный интерес к проблемам религиозно-этнических, цивилизационных

"корней", культурных истоков и т.п. Переплавка культур в тигле

социалистической индустриализации в свое время выступала вопло-

щением Прогресса. Носители этнической идентичности воспринима-

лись под знаком отсталости, как "вчерашние люди". Но уже у второго

послевоенного поколения знаки отсталости и престижности стали ме-

няться местами. Наша эпоха находится примерно в таких же отношени-

ях с недавно ушедшей, как европейский романтизм с эпохой Просвеще-

ния. Романтики тоже отвергли умозрительно-догматический универса-

лизм просветителей, тоже индивидуализировали историю своего народа,

уникальность которой стала восприниматься не как пережиток, но как

ценность. Но индивидуальная, ценностно окрашенная и ориентирован-

ная история не укладывается в шаблоны "всеобщих закономерностей",

бросает вызов теории.

Основное недоразумение нашей постсоветской истории состоит в

том, что многие народы бывшего Советского Союза, отвергнув универ-

салии советизации, на первых порах приняли универсалии вестерниза-

ции. Поэтому и Западу казалось, что уход из Союза автоматически оз-

начает движение на Запад. Это недоразумение уже рассеивается. Западу

предстоит понять, что кризис СССР - это в конечном счете и кризис

Запада, банкротство великой письменной традиции, которая начиная с

Нового времени объединяла культуры и этносы, создавала облик

"европейского человечества" и тяготеющей к нему мировой периферии.

Реванш малых этнических традиций есть, по существу, реставрация

древнего языческого многобожия - вызов "осевому времени", открыв-

шему великую общецивилизационную перспективу. По сути дела, СССР

был форпостом Запада в Евразии, держателем великой письменной тра-

диции европейского происхождения, хотя и видоизмененной в духе ме-

стных запросов. Крах СССР знаменует выпадение весьма, значительной

части мира из-под влияния великих письменных традиций, сформиро-

ванных в классическую эпоху на Западе. Итогом этого станет не вес-

тернизация по "правильному", либеральному образцу, а активизация

Востока в еще непредсказуемых формах. В этом смысле можно срав-

нить "холодную войну" между СССР и Западом с Пелопоннесской вой-

ной, итогом которой стали закат античного европоцентризма, ослабле-

ние Греции перед лицом "варваров". Речь не о том, чтобы отождеств-

лять вероятный реванш Востока (мусульманского, с одной стороны,

конфуцианско-буддийского - с другой) с волной варварства. Весьма

вероятно, что в отдаленной перспективе это даст человечеству новые

шансы. Но для современного европеизированного поколения, как и для

европеизированной науки, это означает начало длительного периода

непредсказуемости, жизнь в мире, лишенном прежних ориентиров.

Крах великой письменной традиции означает также реванш лока-

лизма над центризмом: город больше не ведет за собой деревню, цен-

тры - провинцию. Носители письменной традиции в культуре выступали

как референтные группы для остальных: к их мнению прислушивались,

их поведение копировали. Так работал механизм социокультурного

управления нацией; центр как носитель эталонной культуры управлял

сознанием народа. У нас носители письменной традиции дважды в XX в.

обманули нацию: сначала по поводу светлого коммунистического буду-

щего, затем светлого либерально-буржуазного будущего. В результате

центр утратил свой статус социокультурного лидера - носителя велико-

го цивилизационного текста. Отныне в глазах окраин он выступает как

носитель хаоса, как воплощение дестабилизующих начал. Отсюда стра-

тегия дистанцирования по отношению к нему: центростремительная

ориентация в культуре сменяется центробежной. В этих условиях преж-

няя социологическая презумпция (более развитые регионы и слои ука-

зывают менее развитым их завтрашний день) уже не работает, предви-

дение и прогнозирование становятся проблематичными.

Следует упомянуть, может быть, о главном факторе глобальной не-

предсказуемости - утрате общечеловеческой перспективы, связанной с

воцарением постмодернизма. Европоцентричный модернизм верил в

единые исторические судьбы человечества, хотя и понимал это весьма

односторонне. Он выстраивал иерархию мировых культур, в которой

все отличное от Запада воспринималось как пережиток прошлого.

Плюрализм культур в пространстве подменялся иерархией во времени.

С этим, собственно, связаны такие ключевые для западной политиче-

ской науки понятия, как "модернизация", "вестернизация", "догоняю-

щее развитие" и т.п. Этому европоцентричному самомнению нанесла

чувствительный урон культурологическая эстетика. Этнографы, культу-

рологи, культурные антропологи открыли великое многообразие куль-

туры и увидели в этом ценность, в первую очередь эстетическую. Одна-

ко на наших глазах левый культуроцентризм, склонный противопостав-

лять механическому Западу богатую органику Востока и Юга, превра-

щается в правый, неомальтузианский, едва ли не расистский. Появилась

новая концепция "золотого миллиарда": человечество стали делить на

вырвавшееся вперед постиндустриальное меньшинство и навсегда обре-

ченное большинство, которому дорога в постиндустриальное общество

заказана по причине принципиальной ограниченности земных ресурсов

и угрозы экологической катастрофы. Таким образом, постмодернизм

открыл многообразие культур и плюрализм цивилизаций, как оказалось,

только для того, чтобы закрыть общечеловеческую перспективу.

Постмодернисты третируют европоцентризм, униформизм, отбрасы-

вают все утопии закономерно наступающего будущего и управляемого

настоящего. Все это выгодно отличает их от модернистов по культурно-

эстетическим критериям. Но если эксплицировать заложенные в по-

стмодернизме политические установки, то оказывается, что плюрализм

культурно-исторических типов реабилитирован только для того, чтобы

загнать все незападное человечество в своего рода резервацию, изолиро-

вать его от "золотого миллиарда", прорвавшегося в эпоху постиндустри-

ального изобилия. Здесь мы имеет дело с невиданной еще ревизией гу-

манистических ценностей, унаследованных от великих эпох Ренессанса

Реформации и Просвещения. Бели постмодернизм утвердит себя в кач

стве не только культурологического феномена, но последовательно pe

лизуется в мироустроительных установках Запада, в стратегиях его гео

политики, то мы вскоре будем иметь совершенно иную картину мираЯ

отличную от тех перспектив, которые рисовали ведущие идеологи клас-

сической эпохи, - от либерализма до коммунизма.

Потеря общечеловеческой перспективы делает мир непредсказуемым

не только в эпистемологическом смысле - в связи с тем, что отныне

более развитые общества уже не указывают менее развитым их зав-

трапший день. Мир рискует стать более непредсказуемым и потому, что

в нем значительно возрастут взаимная подозрительность и вражда,

стремление решать свои проблемы за счет "неудачников", станет боль-

ше обидных "двойных стандартов". Наиболее яркий пример — поведение

перед лицом глобальных проблем. Совсем недавно на Западе вызревала

новая реформация — изменение типа экономического поведения под

влиянием экологических предостережений "Римского клуба". Нефтяное :

эмбарго арабских стран и многократное подорожание энергоносителей

ускорило структурный сдвиг на Западе - переход от энергоемкой эко-

номики к наукоемкой. Это открывало общечеловеческую перспективу

перехода к новой экологически ответственной цивилизации. Внезапное

крушение СССР породило неожиданный соблазн реколонизации - пре-

вращение шестой части суши в источник дешевого сырья и место сбора

токсичных отходов. Продлить существование экологически безответст-

венного потребительского общества за счет ресурсов России - вот ис-

кушение постмодернистского сознания, которое вместо единого цивили-

зационного пространства видит в современном мире множество разно-

качественных пространств. Это грозит в целом замедлить назревшую

экологическую реформацию человечества. Деиндустриализация России,

превращение ее в доиндустриальное общество, предназначенное для

сырьевого обслуживания постиндустриальных обществ Запада, - вот

проект новой поляризации мира, едва ли планируемый постмодернист-

ской эстетикой, но внутренне связанный с тем разрушением общечело-

веческой перспективы, которое она произвела в мире ценностей и идеа-

лов.

Драма современного мира связана с тем, что рассогласованность ко-

дов национальной культуры совпала с крушением общечеловеческой

перспективы. На Западе оказался рассогласованным код экологического

поведения: рост экологической ответственности применительно к сво-

ему "внутреннему пространству" сочетается с усилением экологической

безответственности в отношении политически незащищенных перифе-

рийных пространств, среди которых главным оказалось российское. В

незападных обществах, в частности в нашей стране, рассогласованность

касается экономического поведения - несводимости парадигм производ-

ства и потребления. Усвоив нормы и установки западного "потреби-

тельского общества", мы оказались не в состоянии усвоить нормы его

продуктивного поведения, обеспечивающего экономическую эффектив-

ность. Возникла описанная Р.Бартом ситуация, когда приходится

"разграничивать две грамматики — активную грамматику, грамматику...

высказывания, производства, и грамматику пассивную, то есть грамма-

тику слухового восприятия. При транслингвистическом переходе на

уровень дискурса это разграничение могло бы объяснить парадоксаль-

ность нашей культуры, с ее единством слухового кода (кода потребле-

ния) и раздробленностью кодов производства..."1 Коды потребления ста-

новятся все более универсальными; коды производства сохраняют удру-

чающий партикуляризм.

Ясно, что такая ситуация чревата взрывом для незападных обществ,

которые оказались не в состоянии ни предотвратить массовую револю-

цию притязаний, ни построить экономику, способную эти притязания

удовлетворить.

В подобных условиях следует ожидать национальных расколов: на

вестернизованный "авангард", живущий по меркам западных обществ и

ценностно не связанный с национальной культурной традицией, и ту-

земную массу, загоняемую в гетто нищеты. Не наблюдаем ли мы сего-

дня признаки такого раскола между "новыми русскими" и "старыми

русскими"? Этот раскол не только социальный, но и исторический, свя-

занный со столкновением разных типов пространства-времени. Вестер-

низация привилегированных слоев общества совпадает с ориентализагш-

ей низов, все больше удаляющихся от цивилизованных эталонов и стан-

дартов жизни. Перед нами двойное свидетельство культурной катастро-

фы, связанной с забвением общечеловеческой перспективы. На меж-

страновом уровне это проявляется в разделении на регионы, уготовлен-

ные для постиндустриальной "семьи народов", и регионы, которым гро-

зит "окончательное отлучение".

На внутреннем уровне это проявляется в процессе денационализации

элиты, не только порывающей с местной традицией, но и оспаривающей

общенациональную перспективу как таковую. Цивилизационный раскол

западнической прогрессистской элиты и туземной массы назревал в

России давно. Идентификация с силами Прогресса нередко заставляла

искать "главного врага" в собственной стране. Но все же до недавнего

времени прогрессистское подозрение никогда не падало на народ в це-

лом. Оно касалось исключительно отщепенцев Прогресса — "отживших

классов". Сегодня дело идет к тому, что "прогрессисты" станут гово-

рить об отживших народах. Может быть, впервые после возникновения

христианства у национальной элиты исчезает ясно выраженная воля

утверждать и отстаивать общенациональную перспективу - открывать

будущее, предназначенное для всех. Современная политическая элита

явно колеблется между двумя парадигмами: "старой" парадигмой строи-

тельства общенационального дома и "новой" парадигмой внутренних

эмигрантов, не готовых идентифицировать себя с соотечественниками

не только в настоящем, но и в будущем. Если революционный расколь-

ник Ленин, говоря о двух культурах в каждой национальной культуре, в

перспективе видел все же единую для всех коммунистическую цивили-:

зацию, то новые раскольники усматривают в национальной культуре;

прообраз двух разных цивилизаций и соответственно разных типов бу-

дущего.

Между стремлением что-то строить в "этой" стране и стремлением

эмигрировать, натурализоваться на Западе, рассматривая свою страну

как средство обогащения, но не как "дом бытия", окончательный выбор

еще не сделан, но колебания налицо, и они многое объясняют в крайней

противоречивости и непредсказуемости нашей современной политики.

Ясно, что традиционный политический дискурс здесь не вполне уме-

стен. Полититологи привыкли рассуждать о борьбе элиты и контрэлиты

при неоговоренном, но несомненном допущении того, что как элита,

так и контрэлита обладают национальной идентичностью и оспаривают

друг у друга право формировать общенациональное будущее. Как меня-

ется политический дискурс в условия, когда воля к творчеству общена-

ционального будущего грозит иссякнуть? В рамках детерминистской

парадигмы будущее просто непреложным образом вытекает из прошло-

го и в этом смысле является гарантированным и предопределенным.

Нам представляется, что такого рода фатализм несостоятелен. Мост от

прошлого к будущему прокладывают современники, обладающие значи-

тельной свободой выбора и волей к тому или иному ценностно значи-

мому будущему. Если эта воля слабеет в условиях всеобщей дез-

ориентации и деморализации, будущее, по закону энтропии, будет

непременно хуже, чем прошлое (которое в свое время формировали не

декаденты, а люди, действительно знающие, чего они хотят), и одновре-

менно очень уязвимым для воздействия исторической случайности. Ка-

призы случая нейтрализует политическая воля, которая, в свою очередь,

зависит от ценностей, от того, каков статус должного, статус идеала в

данной культуре. Ослабление идеалов непременно сопровождается ос-

лаблением политической, государственной воли и разгулом случайно-

сти. В целом можно сказать, что в условиях, когда ценностные факторы

в культуре имеют высокий статус и в самом деле направляют поведе-

ние, в политической науке повышается эффективность понимающей

методологии (политология понимания). Напротив, в опустошенном со-

циокультурном пространстве, где воля воздвигать мосты от прошлого к

будущему слабеет, в политологии воцаряется детерминистское объясне-

ние. Словом, ценностно ориентированные политические деятели испо-

ведуют принцип Сартра, о котором уже говорилось выше: у человека

нет алиби (т.е. нет прав ссылаться на объективные трудности для оправ-

дания своего поведения). В тех же культурах, где "бог умер" и поведе-

ние регулируют не устойчивые ценности, а сиюминутная выгода, всегда

преобладают ссыпки на обстоятельства.

Все дело, однако, в том, что факторам, относящимся к "объектив-

ным обстоятельствам", нет числа, а потому ссылающаяся на строгое де-

терминистское описание теория на самом деле занимается произволом -

выхватыванием тех или иных факторов и приписыванием им статуса

"решающих". Произвол материи всегда выше произвола, приписываемо-

го Богу, ибо Бог символизирует упорядоченную Вселенную, имеющую

единый высший смысл. Утрата единого высшего смысла и утверждение

постмодернистской мозаики потеснили присутствие логики в истории.

Направленность истории к будущему обеспечивается не столько При-

чинами, сколько Ценностями, а следовательно, волей и мужеством во-

одушевленных политических акторов.

Современная политическая реальность потому так часто ускользает

от предвидения, что в современной культуре резко ослабела воля к оп-

ределенному ценностно очерченному Будущему.

Будущее освещают идеалы. Если они меркнут, мрак окружает нас с

порога.

Резюмируем. Снижение предсказуемости в современном мире в це-

лом связано с ослаблением властно организующего начала, сообщающе-

го процессам направленность. Это начало, в свою очередь, связано с

духовной властью: по-настоящему властвует над людьми тот, кто власт-

вует над их помыслами. Но духовная власть дается лишь тем, кто от-

крывает подвластным возвышающую общечеловеческую перспективу,

исповедуя новозаветный принцип универсальности спасения. На этих

основаниях Запад управлял миром, мобилизуя те или иные идеологии

общечеловеческого перехода к светлому будущему. На этих же основа-

ниях политические элиты утверждали свою духовную власть в масшта-

бах нации, открывая горизонты общенационального рывка в будущее.

Сегодня впервые после Рождества Христова так откровенно оспаривает-

ся общечеловеческая перспектива и на международном и на националь-

ном уровнях. Адепты нового сектантства — спасения для избранных -

основательно замутили общечеловеческую перспективу. Тем самым она

развязали себе руки и сняли всякую ответственность, но вместе с этим

утратили духовное первородство - право на власть над умами. Постмо-

дернизм с его утратой общечеловеческой перспективы одновременно

свидетельствует об ослаблении воли к власти на Западе: эта цивилиза-

ция, кажется, готова отвернуться от остального мира со всеми его про-

блемами, снять с себя "глобальную ответственность". Аналогичный кри-

зис перспективы наряду с утратой духовного первородства (власти) по-

разил политические элиты многих незападных обществ, втайне вестер-

низированных и денационализированных. Национальное пространство,

не организуемое элитой, начинает рассыпаться, а процессы, в нем про-

исходящие, теряют исторический вектор (определенную направлен-

ность). Таковы источники непредсказуемости современного мира. Бу-

дем надеяться, что эта рассогласованность воли и перспективы объясня-

ется только кризисом перехода от старых синтезов к новым, соответст-

вующим запросам нового информационного общества, которому пред-

стоит своими средствами подтвердить единство человеческого рода и

присутствие смысла в истории.

<< | >>
Источник: А. С. Панарин. Политология. Учебник.— М: «Проспект»,.— 408 с.. 1997

Еще по теме Глава 2. ЯЗЫК ПОЛИТОЛОГИИ И УСКОЛЬЗАЮЩАЯ РЕАЛЬНОСТЬ:

  1. 3. XX век: вслед за ускользающей реальностью
  2. ГЛАВА 1. ПРЕДМЕТ ПОЛИТОЛОГИИ, ЕЕ МЕСТО В СИСТЕМЕ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК1.1. Возникновение политологии
  3. МАТЕРИНСКИЙ ЯЗЫК. РОДНОЙ ЯЗЫК. ПЕРВЫЙ ЯЗЫК
  4. § 2. Социальная реальность — «парадоксальная» реальность
  5. Глава V. Социальная реальность
  6. Глава 1. Реклама и реальность
  7. Глава 1 ЯЗЫК И ОБЩЕСТВО
  8. Глава 7 ЯЗЫК И ВЛАСТЬ
  9. Глава 1ПРЕДМЕТ ПОЛИТОЛОГИИ
  10. Глава 2 ИДЕЙНЫЕ ИСТОКИ ПОЛИТОЛОГИИ
  11. Глава XV. Основные структурные элементыкультуры. Язык, типы социокультурной регуляции
  12. Глава IПРОИСХОЖДЕНИЕ И РАЗВИТИЕ СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПОЛИТОЛОГИИ
  13. Глава I Политология как наука и учебная дисциплина.