ЦИКЛЫ ДУХОВНОЙ ЭВОЛЮЦИИ

Многие русские философы сетовали на недоразвитость срединной

культуры, как и "срединной морали" в Российском государстве: утон-

ченно-возвышенная или исступленно-религиозная духовность, доходящая

до бытовой неадаптированности, неприспособленности к миру, на одном

полюсе, зверское одичание — на другом.

связанный с этим, но, может быть, еще более парадоксальный феномен

наблюдаемого и на уровне повседневности, и на уровне большого исто-

рического времени инверсионного скачка, когда носители "сверх-

духовности" внезапно превращаются в отъявленных циников (обратные

превращения изучены в рамках христианской традиции как процедура

раскаяния и очищения).

В первом приближении к решению этой задачи можно отметить и

общую склонность нашей национальной культуры к инверсионным

скачкам. Темперамент нашего национального типа в значительной мере

питается движением от противного - чувством противоречия, которое

известно всем народам как психологический факт, но мало где проявля-

ется как факт и механизм национальной истории.

пение русского народа проявляется как феномен замедленной, втайне

накапливаемой и в конечном счете становящейся взрывной реакции. С

этим в значительной мере связан цикличный характер российской исто-

рии. В странах, где оппозиция узаконена и государственная политика

работает как система с обратной связью (реагируя на сигналы снизу и

корректируя свое поведение), изменения носят постепенный и непре-

рывный характер. В России, где царит принцип властной монополии,

недовольство исподволь долго накапливается, прорываясь внезапным

взрывом - движением маятника в противоположном направлении. Эта

закономерность проявляется и в других областях жизни, образуя свое-

образный цикл.

субъект - политический, экономический, идеологический, социокуль-

турный - неустанно закрепляет и расширяет пространство своего без-

раздельного влияния. В этой фазе все, кажется, подыгрывает ему: про-

зелитические восторги одних, безответственная пассивность других,

робость третьих... И вот, по достижении некой точки X происходит

срыв. Теперь восторженные адепты превращаются в неистовых хулите-

лей, пассивные - в одержимых, робкие - в наглых. В этой фазе попыт-

ки остановить волну ниспровержений так же безнадежны, как на пре-

дыдущей были безнадежны попытки остудить энтузиазм или снизить

накал завышенных ожиданий.

Вероятно, этот закон инверсии каким-то образом проявляется и в

приключениях нравственного сознания. Вместо того, чтобы удовлетво-

риться разумным балансом сущего и должного и, ориентируясь на иде-

ал, не упустить из виду земные интересы, наш моральный разум в ка-

ком-то максималистском неистовстве требует полной капитуляции

"чувственности" в любых ее "низменных" проявлениях - экономиче-

ском, материальном, сексуальном... В конечном счете неизбежно дости-

гают точки, когда моральный энтузиазм, лишенный эмпирического под-

крепления, иссякает, и на волю внезапно вырываются все эти разновид-

ности "чувственности", обретшие необузданно-демоническую форму. В

переводе на психоаналитический язык можно говорить о гипертрофиро-

ванной силе "Сверх-Я", подавляющей столь же опасно-демоническое

"Оно". Загнанное между ними личностное самосознание - "Я" - оказы-

вается недоразвитым и слабым. Вероятно, это связано с особенностями

российского национального развития. Во-первых, процессы социализа-

дни новых поколений протекают в рамках излишне авторитарной сис-

темы, строящейся на жестких запретах. Такая система ставит личность

перед жесткой дилеммой: полная капитуляция (смирение) либо отчаян-

ный бунт.

и материальным производством: разрыв между высотами духовной куль-

туры и недоразвитостью технологий, облагораживающих повседнев-

ность, порождает знакомую цикличность и раздвоенность, при которой

одно поколение живет "идеальным", а другое, идущее ему на смену,

готовится развенчать эту "идейность", защищая свое право не на отло-

женное, а на немедленное счастье, иногда любой ценой. Та же поляр-

ность может проявляться и в отношениях различных социальных групп.

К числу деятелей, тщательно обдумывавших пути преодоления по-

добной поляризации на уровне элиты, относился П.Н.Милюков. Он по-

лагал, что сближение морализаторского сознания с практическим долж-

но происходить, с одной стороны, по мере сближения интеллигенции с

третьим сословием, а с другой - по мере превращения интеллигенции из

"свободно-безответственных" "художников" в ответственных экспертов,

готовящих практические управленческие решения. "... Между интелли-

генцией и "мещанством" теоретики интеллигенции большей частью

подчеркивают полную противоположность... В действительности пере-

ход от "интеллигенции" к "мещанству" как одной социологической ка-

тегории к другой совершается такими же многочисленными полутонами

и оттенками, как переход от чистой инициативы к чистому подража-

нию... Разумеется, интеллигент-моралист, поэт, философ всегда будут

склонны углубить эту пропасть... Напротив, интеллигент-политик, со-

циолог, социальный реформатор легче согласятся со сделанной оговор-

кой о постепенности и неуловимости перехода"1.

Придется сделать две оговорки относительно прогноза Милюкова.

Во-первых, наше новое мещанство в лице "новых русских" разительно

отличается от старого (в особенности старообрядческого) мещанина,

являвшегося крайне консервативным в социокультурном отношении,

сочетавшего деловитость с домостроем. "Новые русские", напротив,

демонстрируют свою близость к контркультуре, их образ жизни несо-

мненно включает элемент богемного прожигательства.

чем-то помогает взаимопониманию между интеллигентским культурным

авангардом и экономическим авангардом "нового русского" типа. Но в

социально-экономической области номенклатурно-мафиозная привати-

зация, напротив, разрушает основы возможного консенсуса. Ведущийся

полным ходом демонтаж науки, культуры и образования (под предлогом

их рыночной нерентабельности и монетаристских забот о сбалансиро-

ванном государственном бюджете) ставит властвующую элиту во враж-

дебное отношение к интеллигенции. Полюса "духа" и "дела" снова уг-

рожающим образом расходятся, обещая и здесь сохранение драматиче-

ской цикличности нашего общественного развития.

В заключение еще об одном факторе, объясняющем инверсионно-

прерывный характер утверждения и развития духовности. И.Кант в свое

время убедительно обосновал формальный характер нравственного за-

кона. Формализм в данном случае означает полную независимость осу-

ществления нравственной нормы от наших симпатий и антипатий, сооб-

ражений личной или даже высшей - государственной, народной, обще-

человеческой пользы. Именно этот формализм нравственного заков

труднее всего дается нашему национальному сознанию. Прежде

большевики подменили нравственность классовой пользой, в русскс

духовной традиции ощущалась тенденция подменить ее суждением

благодати и сострадании. Бердяев только артикулировал в своей раб

"О назначении человека" эту давнюю тенденцию: "Ужас законническог

морализма в том, что он стремится сделать человека автоматом до

детели"1. Сентиментальность сострадания, за которую ратует Бердяев.]

при определенных условиях может стать столь же опасной для мора

как социалистическая сострадательность к угнетенным низам ста

опасной для права. Большевики отрицали формализм права за то, чт

оно к неравным людям прилагает одинаковые мерки, дает одинаковь

права социально неравным и потому не способным с равной эффектив

ностью воспользоваться этими правами. Критика "законнической этики"

у Бердяева в чем-то поразительно напоминает ленинскую критику пра-

вового формализма. "Но что значит парадокс евангельской этики? По-

чему в нравственном отношении первые делаются последними и наобо-

рот? Почему лучше быть грешным, сознающим свой грех, чем фарисе-

ем, сознающим свою праведность?"2 .

Поляризуются, таким образом, две позиции. Одна утверждает пол-

ную вменяемость и суверенность индивида в вопросах морали. Другая,

напротив, утверждает, что гарантией праведности и спасения является

не личная нравственная воля (хотя бы и последовательно проведенная),

а чудо - дар искупления, получаемый свыше. Грешник тем превосходит

носителя суверенной нравственной воли, что он "нуждается в спасении,

и спасение приходит не от закона, а от Спасителя, спасение совершает-

ся через искупление, а не через закон"3 . Здесь мы сталкиваемся с но-

вым отрицанием повседневности в пользу воодушевляющей героики

"чудодейственного скачка". Только этот скачок носит уже не социаль-

но-исторический характер, описанный выше, а экзистенциально-

мистический. Греховная повседневная практика прерывается в разовом

акте духовного подвига и раскаяния. Какой контраст эта установка пра-

вославного "антиформализма" составляет с пуританским требованием

посюсторонней, т.е. верифицируемой в повседневном опыте, и методи-

ческой праведности. "Гарантией... служит не какое-либо магически-

сакраментальное средство, не отпущение грехов после исповеди, не от-

.

дельные благочестивые поступки... Возникал импульс к методическому

контролированию своего поведения..."1.

Для возрождения нашего общества нам в первую очередь необходи-

мо преодоление того пренебрежения повседневностью, которое связано

с установкой на "великие скачки" — из отсталости в "авангард", из тем-

ного прошлого - в светлое будущее, из греховности - в просветление

святости. Весь процесс производства политической и духовной власти в

России в XX в. прошел под знаком этой установки. К власти в государ-

стве доверчивый народ приводил не тех, кто исходил из реальности и

тем остужал завышенные ожидания, а тех, кто непомерно их эксплуа-

тировал, обещая немедленное исполнение самых дерзновенных чаяний.

"Постепеновцы" отвергались с презрением, утописты приветствовались.

До сих пор соревнование перед лицом избирателей ведется в России по

этим правилам.

Но таковы, к сожалению, были и законы производства духовной вла-

сти над умами и совестью соотечественников. В системе духовного

производства неизменно выделялись и лидировали те, кто ориентировал

"аудиторию" на максималистские установки, на принцип "все или ниче-

го". Опасность такого максимализма в том, что он готовит неизбежный

срыв не только в практике (экономической, политической, администра-

тивной), но и в сфере нравственности. Экзальтированная жертвенность,

ориентированная на завышенные рубежи, не получая подкрепления,

неизбежно срывается в свою противоположность - в предельно безот-

ветственный эгоизм или в предельную апатию.