<<
>>

ТАЙНЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ

Центральное место в политике занимает проблема власти.

Говоря о власти, нельзя преувеличивать значение исторических де-

терминант в ее происхождении. В марксизме принято считать, что

власть появилась вместе с классовым неравенством, эксплуатацией и

государством.

Но неравенство - категория не столько социологическая,

сколько онтологическая и антропологическая. Люди индивидуальны и

потому изначально не равны друг другу. Неравенство нельзя понимать

как историческое грехопадение человека, преодолимое в перспективе

того или иного "земного рая". Там, где поборники полного равенства

видят отклонения, философия плюрализма видит шанс личности, исто-

рии и культуры. Люди интересны друг другу своей неодинаковостью, их

неравенство является источником социальной и исторической динами-

ки. Продуктивность взаимного обмена людей базируется на их разли-

чии. В экономической сфере неравенство проявляется в имущественной

сфере, в неодинаковости усилий и отдачи.

Но человек в большей степени политическое животное, т.е. относя-

щееся к полису, к гражданскому состоянию, чем экономическое. В

этом смысле аристотелевское понимание человека нам кажется более

адекватным, чем марксистский экономический редукционизм. И нера-

венство людей в этой "полисной" сфере проявляется как неравенство

влияния и власти. Неравенство статусов известно и в животном мире -

у этологов, изучающих поведение животных, есть убедительные свиде-

тельства этого. Вероятно, такое неравенство есть средство борьбы с

энтропией в живом мире, с хаосом, который, как известно из теории

Винера, наиболее вероятное, т.е. постоянно нас подстерегающее, со-

стояние.

Что означает выражение "А имеет власть над Б"? Это значит, во-

первых, что влияние А на Б выше, чем влияние Б на А, во-вторых, что

поведение Б для А более предсказуемо, чем поведение А для Б.

Как мы

увидим ниже, властные отношения между А и Б при этом увеличивают

их взаимную предсказуемость и упорядоченность поведения. Таким об-

разом, власть есть средство борьбы с неопределенностью и хаосом, есть

один из ответов человека на "космический вызов" хаоса.

Асимметрия влияний всюду сопутствует нам: в семье, в отношениях

между друзьями и между возлюбленными, не говоря уже о служебных и

собственно политических отношениях. Более того, человеку необходи-

ма и власть над самим собой. Благодаря достижениям психоанализа,

структурной антропологии, философии постструктуализма давно уже

развенчан миф эпохи Просвещения, раннего романтизма и сентимента-

лизма о благостной природе человека, которую портит несправедливо

устроенное общество. В современных изысканиях человек выступает

как существо амбивалентное, носящее в себе разнородные начала, спо-

собное устремиться как к Добру, так и ко Злу. В свое время, отвечая

Чехову ("Человек рожден для счастья, как птица - для полета"), Бердя-

ев заметил, что человек - существо трагическое, стремящееся к страда-

нию, к самоценной драматургии бытия. В частности, социологи, зани-

мающиеся проблемой суицида, установили, что наиболее высок процент

самоубийств в высокоразвитых странах, отличающихся высоким уров-

нем жизни. И часто причиной оказывается "скука бытия" - дефицит

смысла, сниженный уровень мотивации. Человек несет в своей душе

иррациональные импульсы, для обуздания которых нужна соответст-

вующая культура, мобилизация ценностей (в частности, религиозных).

Великие мировые религии стали для человечества незаменимым

средством перехода от личности, ориентированной извне, к личности,

ориентированной изнутри, посредством ценностей и убеждений. Как

замечает А.Н.Уайтхед, "божественный элемент в мире должен быть по-

нят как убеждающая, а не как принуждающая деятельность"1.

Одним из основополагающих принципов великих мировых религий,

и сегодня для нас значимых, является принцип отделения духовной вла-

сти от политической.

Независимость духовных авторитетов открывает

возможность для проявления критической способности суждения в от-

ношении земной власти и одновременного обуздания ее претензий кон-

тролировать сокровенные выражения человеческого духа. Неслучайно

тоталитарный режим у нас так ожесточенно преследовал религию:

"смерть Бога" ему была необходима для приобретения ничем не огра-

ниченного монопольного влияния не только на тело, но и на душу чело-

века. По ряду авторитетных свидетельств, в частности А.Солженицина,

в гигантских лабораториях Гулага успешно сопротивлялись эксперимен-

ту власти над человеком искренне верующие религиозные люди: они

знали конечное ничтожество земной власти и не вверяли ей душу.

Итак, нам необходимо учитывать диалектику внутренней и внешней

власти: чем меньше мы способны обуздывать свои стихии самостоя-

тельно, изнутри, тем ближе для нас перспектива внешнего обуздания и

подавления. Причем это касается не только людей, но и целых народов.

Если гражданское состояние у народа превращается в хаос, в войну

всех против всех, закономерно оживают массовые чаяния "сильной вла-

сти", "твердой руки". Неслучайно, как свидетельствует исторический

опыт, столь близкими во временной перспективе оказываются стихия

языческого бунта и обруч диктатуры, ее сковывающий. В этом смысле

тоталитаризм выступает как решение, альтернативное философии миро-

вых религий. Там, где не действует принцип совести - самообуздания

внешних и внутренних стихий, - там появляется его замещение в виде

тотального внешнего контроля. Тоталитаризм в XX в. выступает как

судьба деятельных и амбициозных народов, энергетика которых пере-

стала регулироваться изнутри, со стороны религии и совести, и потому

перешла в сферу жесткого внешнего регулирования. Мы видим, как и

сегодня, после краха тоталитарного режима, "беспредел" различного

рода языческого бесовства, не знающего внутренних ограничений (ни в

казнокрадстве и коррупции, ни в сепаратистских и националистических

амбициях, ни в разгуле преступности), снова искушает и провоцирует

демонологию тоталитаризма.

Современная философия власти должна постоянно иметь в виду две

альтернативы, за которыми стоят имена Ницше, с одной стороны, Дос-

тоевского - с другой. Первая альтернатива - это ницшеанский

"сверхчеловек". "Что есть счастье? Чувство растущей власти, чувство

преодолеваемого противодействия, не удовлетворенность, но стремление

к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способ-

ностей (добродетель в стиле Ренессанса, добродетель, свободная от мо-

рали)... Что вреднее всякого порока? - Деятельное сострадание ко всем

неудачникам и слабым - христианство"1.

У Ницше - языческая эстетизация власти. Этот проницательный ана-

литик и пророк нигилизма разбирался в человеческих помыслах. Он

знал, что власть не только средство, что она может стать и в опреде-

ленных условиях непременно становится самоцелью, высшей страстью

человека, средоточием его помыслов.

Дело в том, что наряду с прагматической перспективой, сосредото-

ченной на проблемах благополучия, душой человека владеет и другая

перспектива, относящаяся к его "другому измерению". Эта перспектива

внерациональна, здесь Добро и Зло несоизмеримы с требованиями лич-

ной пользы. Человека тянет то "влево", к люциферовым искушениям,

то, в борьбе с ними, в просветлении, к покаянию и святости, которые в

полноте своей для него недостижимы. Словом, менее всего к человеку

применима линейная перспектива, в которой пытались увидеть и рас-

крыть его наследники века Просвещения. Аналогичным образом они

пытались изобразить и власть — как механику достижения рационально

сформулированных целей, как способ удовлетворения "разумного эго-

изма" (к которому относится и марксистский "материальный интерес").

Но кроме этой механики у власти существуют иные, глубинные под-

тексты. В ней сильно иррациональное начало, начало страсти. И в этом

смысле она для многих самоценна. В самоисповедании Печорина у

М.ЮЛермонтова есть поразительное откровение чувства власти:

"Возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха - не есть ли

первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого-нибудь

причиною страданий и радостей, не имея на то никакого

положительного права, -не самая ли это сладкая пища

нашей гордости?"1 (разрядка авт. - А.П.).

Традиционная критика видела здесь исповедь русского "лишнего че-

ловека". Думается, что Лермонтов предвосхищает иной мотив в культу-

ре - мотив ницшеанского "сверхчеловека". Как оказалось, "лишний

человек" может перевернуть перспективу: вместо чувства вины и не-

полноценности из-за своей отъединенности от общества, его морали и

традиции, он может вооружиться идеологией превосходства над окру-

жающими, идеологией "нового человека", миссия которого - безжало-

стно переворошить и переделать этот мир "жалких людишек". Вот тогда

его ненасытное чувство власти ему пригодится и получит рациональное

оправдание: ведь для переделки мира, для принудительного осчастлив-

ливания людей, по глупости и ничтожеству ими отвергнутому, нужна

огромная, быть может, невиданная в истории власть.

Так может быть интерпретирована прерванная ранней гибелью Лер-

монтова линия в русской пророческой культуре - линия, ведущая к

образу великого инквизитора Достоевского.

Разве большевики - эта вечная "партия меньшинства" - не выступи-

ли в роли великих инквизиторов в России? Разве не их словами говорит

тот персонаж у Достоевского? "Мы исправили подвиг твой (Христа,

подарившего человеку автономию духа - свободу. - А.П.) и основали

его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь

повели как стадо и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар,

принесший им столько муки... Ты бы мог еще и тогда взять меч кесаря.

Ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: перед кем

преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться на-

конец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потреб-

ность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей...

Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с

нашего позволения. (Сравните ленинское: "Морально все то, что слу-

жит делу коммунизма". - А.П.) ... Самые мучительные тайны их совести

- все, все понесут они нам, и мы все разрешим, и они поверят решению

нашему с радостью, потому что оно избавит их от великой заботы и

страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут

счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих

ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны"1.

Дихотомия подвластных и властвующих представляет величайшую

драму человека с тех пор, как он существует на Земле. И если мы при-

знали, что власть часто выступает не только как средство, но и как са-

моцель, что она есть одно из величайших вожделений духа, то станет

понятно, что существует процесс самовоспроизводства власти, имеющей

свою логику, свои замыслы.

В истории современных обществ наблюдается своеобразная циклич-

ность. В периоды стабильного развития политическое измерение обще-

ственных процессов нередко остается в тени. Но в переходные этапы

оно сразу же выступает на передний план, превращаясь в доминанту

общественной жизни. В эти эпохи люди лишаются привычной возмож-

ности жить старым наследием и вынуждены творить новые обществен-

ные формы и институты. Политика, собственно, и есть форма социаль-

ного творчества в области властных отношений. Власть — центральное

звено политики, она является и главным предметом изучения политиче-

ской науки. Власть имеет две стороны, одну - явную, другую более

скрытую. В явном виде власть выступает как возможность для одних

людей управлять действиями других людей, подчинять их своей воле.

Спорность и проблематичность власти связана со спорностью и пробле-

матичностью этого неравенства. "Почему мы должны подчиняться

им?" - вот вопрос, выражающий драматургию и проблематичность вла-

сти, выступающие на поверхность в переходные, кризисные эпохи, ко-

гда стереотипы поведения людей резко ломаются и они начинают ак-

тивно переоценивать установившиеся отношения. Однако вскоре вслед

за этим обнаруживается и другая сторона власти - тот факт, что она не

только служит одним в ущерб другим, но и служит средством объеди-

нения, предотвращая центробежные тенденции и угрозу непрерывного

столкновения соседствующих обпшостей.

По-видимому, одна из первых задач, которую решала политическая

власть со времен своего зарождения, было объединение людей не по

родоплеменному, а по территориальному принципу. Вместо естествен-

ного стремления людей замкнуться в изолированные локусы, власть

насаждала центростремительные тенденции, подчиняя действия чуждых

по крови людей единым коллективным целям. Неслучайно первые госу-

дарства возникли там, где требовалась кооперация усилий великого

множества людей для создания ирригационных систем и выполнения

других коллективных работ колоссального по тем временам масштаба.

Для создания центростремительных тенденций власть намеренно ослаб-

ляла местные (в том числе родовые связи), заменяя естественную

(кровнородственную) связь искусственной - безличной. Эта стратегия

власти с тех пор прослеживается во все эпохи: все основатели новых

государств и империй занимались "национализацией" людей (в первую

очередь молодых мужчин) - присвоением их государством путем изы-

мания из привычной среды и прямого подчинения верховной власти.

Исконное дело государства - противопоставление естественным, не-

формальным тяготениям людей, связанным с родством, традицией или

взаимными симпатиями, обезличенной, формально-бюрократической

организации. Таков был самый ранний из способов превращения мест-

ных индивидов, живущих изолированными микрогруппами, в индивидов

исторических, помещенных в ритмику большого мира. С этим связана

вторая проблема власти: ее несовпадение с естественным, неформаль-

ным лидерством, которое люди признают добровольно, как признается

власть старших в семье или власть наиболее уважаемых лиц в роде и

общине.

Со времен появления отчужденно-принудительной связи людей в го-

сударстве их преследует ностальгический миф о золотом веке - буду-

щем возвращении к неотчужденным общественным связям, напоминаю-

щим естественные кровнородственные братства или неформальные то-

варищества. Вероятно, марксистская критика государства в своеобраз-

ной форме воплощала этот ностальгический мотив. Однако встречаю-

щиеся в истории реставрации догосударственных состояний, проявляю-

щихся либо в сознательных проектах революционеров либо в стихий-

ных смутах и кризисах власти, обнажали любопытную истину постоб-

щинного, постпатриархального человека. Во-первых, неизменно оказы-

валюсь, что наиболее мобильные элементы социума, в первую очередь

молодежь, уже никогда не смогут довольствоваться жизнью в изолиро-

ванных общинах - локусах: искушения большого мира и большой исто-

рии глубоко проникли в самую душу политического человека - ничем

меньшим он уже никогда не сможет довольствоваться. Цивилизованный

человек любит играть в возвращение в малый мир - обычно он делает

это на досуге. Но жить им всерьез он уже не в состоянии.

Во-вторых, обнаруживается, что вожделенное безвластие неизменно

оказывается худшим злом — оно неминуемо ведет к перманентным

стычкам между людьми, к войне "всех против всех". В период, предше-

ствующий революционной ломке, люди, страдающие от общественного

зла, приписывают его в основном порочности режима и своекорыстию

властей предержащих. Но когда режим рушится, обнажается более глу-

бинная, "метафизическая" природа общественного зла. Кризису власти

обычно сопутствует активизация социальных стихий, отражающих тем-

ную сторону человеческой натуры. Насилие, в обычные периоды моно-

полизированное властью, теперь становится "всеобщим достоянием" и

провоцируется по любому поводу.

Долгое время мы разделяли прекраснодушную иллюзию французских

просветителей (Руссо, Дидро, Д^Аламбера) по поводу того, что человек

по природе добр, но его портит несправедливое общественное устройст-

во. Однако те, кто пережил опыт смутных эпох, вправе в этом усом-

ниться. Обнаруживается правота учителей и пророков мировых религий:

зло имеет не только внешние, но и внутренние источники, его демоны

гнездятся в нас и ждут случая вырваться наружу. Подтверждается пра-

вота основателя кибернетики Н.Винера: хаос - наиболее вероятное

состояние и чтобы сделать его менее вероятным, требуются целенаправ-

ленные усилия. В этом контексте мы должны оценить и феномен вла-

сти: она не только олицетворяет порядок, угодный правящим верхам;

наряду с этим она олицетворяет и порядок вообще, обуздывая опасные

стихии социального хаоса. В переходные, революционные эпохи, харак-

теризующиеся более или менее длительными кризисами власти, эту ис-

тину постигают все, в том числе и инициаторы смены власти, выра-

жающие справедливое недовольство ее своекорыстием.

Итак, политическая власть есть способ установления регулируемых

общественных отношений путем централизации функций принуждения.

Весьма вероятно предположить, что энергия насилия в обществе есть

величина постоянная: в период ослабления власти она приобретает

диффузный характер, распространяясь неконтролируемым образом, в

период ее укрепления она концентрируется в руках государства, стано-

вясь его монополией. Поскольку насилие выступает в двух основных

формах: диффузионном и централизованном, то и обретение гарантий

против насилия, как важнейшая политическая задача, также выступает

в двух формах. Гарантией от стихийного (диффузионного) насилия вы-

ступает государство; гарантией от государственного насилия - злоупот-

ребления властью служит правовой конституционный порядок, вклю-

чающий неотчуждаемые права человека.

В переходные исторические эпохи обнажается еще одна сторона по-

литики - ее силовая доминанта. В политике по-настоящему все решает-

ся соотношением сил. Здесь кроется источник многих недоразумений.

Рационалистически ориентированное сознание ищет в политике смысл

и целесообразность, но то и дело сталкивается с ситуациями, когда об-

щественно необходимое не осуществляется; реализуют себя лишь те

субъекты (социальные роли, интересы), за которыми стоит реальная

сила. Вопреки гегелевскому тезису ("все действительное разумно, все

разумное действительно") в политике сила часто противостоит целесо-

образности и самоосуществляется, невзирая ни на что. Причем это на-

блюдается не только в катастрофические эпохи, когда слабеет и рушит-

ся конституционно-правовой порядок, и не только в деспотиях, этого,

порядка вообще не знающих, но и в демократических государствах.

Действует одно и то же правило: в политике принимаются во внимание

лишь те интересы и позиции, которые достаточно организованы и влия-

тельны, чтобы успешно лоббировать в свою пользу.

Ясно поэтому, что между социальной логикой, имеющей в виду сло-

жившееся общественное разделение труда и социально необходимые

роли, и политической логикой, имеющей в виду преимущественно сило-

вые соотношения, имеет место противоречие. Необходимые социальные

роли могут оказаться недостаточно политически защищенными, и де-

градировать в ущерб интересам всего общества, а всякого рода парази-

тические интересы осуществятся, если за ними стоит реальная сила.

Сегодня мы видим множество примеров этого. Недостаточно политиче-

ски защищенные интересы сельскохозяйственных производителей сис-

тематически ущемляются; мафия организовала настоящий "государст-

венный бойкот" отечественной сельхозпродукции, так как ей выгоден

массовый импорт, на котором она наживается. Это в конечном счете

угрожает развалом всего аграрного сектора страны и ведет к опасной

зависимости от Запада в важнейшем вопросе жизнеобеспечения. Тем не

менее, пока что именно эта абсурдная политика осуществляется, потому

что за ней стоит сила. Иной оптимист скажет, что в конечном счете все

станет на свое место и социальная целесообразность (или справедли-

вость) восторжествует. Может быть, это и так, но науке пока что не

совсем ясны механизмы, с помощью которых политическая логика силы

"в конечном счете" подчиняется логике социальной целесообразности, и

временные масштабы, в рамках которых происходит взаимная адаптация

этих двух логик.

Политическая наука формулирует свое правило: для того чтобы те

или иные социальные интересы принимались во внимание системой

принятия политических решений, они должны быть представлены как

организованная сила. В этом и состоит логика взаимоотношений граж-

данского общества и государства. Гражданское общество - это различ-

ные социальные группы, дифференциация которых отражает сложив-

шееся разделение общественного труда. Государство представлено так

называемым "политическим классом" - различными группами, осуще-

ствляющими организацию, управление и контроль в национальном мас-

штабе. Когда говорят о государственных приоритетах, обычно имеют в

виду наиболее важные национальные интересы. Но здесь следует сде-

лать поправку: приоритетными всегда оказываются те интересы, за ко-

торыми стоит максимум организованной силы и влияния. Когда, напри-

мер, утверждают, что интересы национальной обороны являются при-

оритетными, надо еще разобраться, не лежит ли в основе данного при-

оритета соответствующий статус сил, представляющих военно-

промышленный комплекс. Другой пример: в течение десятилетий в на-

шей экономике утверждался приоритет тяжелой промышленности, хотя

большинство ее предприятий были нерентабельны и вместо удовлетво-

рения интересов потребителей работали в режиме "производства ради

производства". Однако с тяжелой промышленностью у нас были связа-

ны интересы наиболее организованных и влиятельных групп общества —

и потому ее приоритетный статус утверждался вопреки экономической

и социальной (если иметь в виду объективные интересы общества) це-

лесообразности. Более всего страдал от этой искусственной приоритет-

ности рядовой потребитель, но он у нас никогда не представлял органи-

зованной влиятельной силы.

Вероятно, это не означает, что какая-либо обратная связь между

экономически разорительными "приоритетами" тоталитарного государ-

ства и его будущей судьбой отсутствовала. Разорительная политика в

угоду силовым инстанциям (в широком смысле слова) в конечном счете

привела к резкому отставанию страны от передовых держав мира и ос-

лаблению экономики до такой степени, что она уже не могла носить на

себе тяжелый панцирь сверхвооруженности и другие атрибуты сверх-

державы. Режим, следовательно, сам разрушил свою социально-

экономическую базу. Таким образом, "логика силы" в конечном счете

натолкнулась на препятствия, связанные с логикой социальной целесо-

образности. Но не будем спешить с оптимистическими выводами. Разве

сегодня, в постсоветском пространстве, не торжествует вновь логика

силы вопреки логике социально-экономической целесообразности? Раз-

ве партноменклатура, пользуясь своими властными возможностями в

качестве единственной организованной общественной силы, не узурпи-

ровала реформационный процесс, не установила монологаю мафиозно-

спекулятивного капитала, разрушающего все производительные силы

страны в угоду своим интересам? Следовательно, для того чтобы логика

силы была уравновешена логикой социальной целесообразности, надо

чтобы основные группы, из которых состоит гражданское общество,

сумели сорганизоваться для эффективной защиты своих социальных

интересов, не уповая на отдаленное вмешательство "исторического ра-

зума" и торжество справедливости "в конечном счете".

В этой связи напрашивается один важный в теоретическом и прак-

тическом отношении вопрос: действует ли в политике, и если да, то

каким образом, принцип "невидимой руки", который Адам Смит обна-

ружил в экономической сфере. В рыночной экономике истинным зако-

нодателем выступает потребитель, который поощряет угодное себе по-

ведение товаропроизводителей (покупает нужные товары требуемого

качества) и наказует неугодное (своим бойкотом приводит их к разоре-

нию). В настоящей рыночной экономике сила оказывается бессильной,

если она действует вопреки экономической целесообразности. Самые

мощные предприятия, беспредельно наращивая объемы производства

уже освоенной ими продукции, неминуемо сталкиваются с тем, что из-

быток этой продукции на рынке приводит к резкому падению цены и

спроса, что делает дальнейшее производство невыгодным.

В политике наличие подобного механизма означало бы, что сверх-

защищенные социальные интересы со временем каким-то образом обес-

ценивались бы, а недостаточно защищенные и ущемленные, напротив,

со временем, оценивались бы как дефицитные - их статус и значимость

начинали бы автоматически расти до достижения некоторого порога

"социальной рентабельности". О том, в какой мере и при каких услови-

ях в политике может проявляться нечто подобное действию указанного

механизма, мы расскажем ниже. А теперь отметим еще одну важную

особенность политики. Она выполняет интегративную функцию, вы-

ступая как искусство приведения несовпадающих групповых интересов

к "единому знаменателю" - показателю общественного единства.

Здесь мы сталкиваемся с главным, может быть, противоречием по-

литики: с одной стороны, в ней действует представительско-

лоббистский принцип, обеспечивающий защиту наиболее влиятельных

социально-групповых интересов вопреки всему, с другой - принцип на-

ционального единства, требующий подчинения отдельных интересов

интересам целого. В марксизме это противоречие решалось просто:

предполагалось, что на каждом этапе исторического развития общества

появляется свой передовой класс - гегемон, специфические интересы

которого на данном этапе в целом совпадают с общими интересами, а

его классовая воля воплощает историческую волю-логику всемирно-

исторического развития. Из этого вытекало, что логика силы (классо-

вого господства) и логика социальной целесообразности (исторической

необходимости) на определенном отрезке времени, соответствующем

периоду существования данной формации, совпадают. История обеспе-

чивает алиби любым действиям класса-авангарда. Пока длится его фор-

мационное время, все у него получается наилучшим образом, и если

появляется вызов со стороны других социальных сил - это заранее об-

реченное и наказуемое своеволие.

Такая монологическая схема изначально снимает проблему согласо-

вания различных групповых интересов и политического консенсуса:

передовой класс имеет историческое право на монопольные волеизъяв-

ления, на диктатуру. Получается, что политическая диктатура отврати-

тельна не сама по себе, а только в случае, когда она представляет инте-

ресы "отживших классов". Диктатура "авангарда", напротив, целесооб-

разна и желательна, ибо, подавляя сопротивление господствующей воле,

она тем самым устраняет помехи на пути прогресса, олицетворяемого

авангардом, а значит, экономит историческое время человечества. Мар-

ксизм, таким образом, выдал теоретическое алиби диктатуре - власти,

"опирающейся не на закон, а прямо и непосредственно на насилие"

(Ленин). По справедливому замечанию современного немецкого фило-

софа Х.Г.Гадамера, это алиби приемлемо, "лишь если исходить из пред-

посылок Гегеля, согласно которым философия истории посвящена в

планы мирового духа и благодаря этой посвященности способна выде-

лить некоторые частные индивидуальности в качестве всемирно-

исторических, у которых наблюдается якобы действительное совпадение

их партикулярных помыслов и всемирно-исторического смысла собы-

тий"1. На самом же деле, как свидетельствует исторический опыт, у нас

нет никаких оснований ожидать, что какой-либо общественно-

политический субъект обладает монополией на историческое творчест-

во. История, связавшая себя столь недвусмысленным образом с одним

единственным субъектом, оказалась бы очень обедненной, одновариант-

ной, а общество попало бы в опасное положение заложника этого субъ-

екта, не имея в запасе никаких альтернативных вариантов. Историче-

ская перспектива общества не может быть представлена сольным вы-

ступлением какой-либо избранной группы. Но отсюда вытекает специ-

фическое видение политического процесса: он теперь выступает как

конкурс многообразных социальных проектов, выдвигаемых различными

политическими силами и представленных на суд нации, выступающей

как совокупность избирателей (электората).

В таком случае политика должна подчиняться принципам настояще-

го конкурса. Во-первых, должны наличествовать общеобязательные -

единые для всех — правила игры. Во-вторых, необходим беспристраст-

ный судья, не потакающий кому-либо из претендентов, а отбирающий

действительно лучшее — соответствующее интересам большинства на-

ции. В-третьих, подобные конкурсы должны быть периодически возоб-

новляемыми. Это необходимо как для того, чтобы не закрывать пер-

спективу новым претендентам, так и для того, чтобы нация, даже оши-

бившись в выборе, имела возможность исправить ошибку, потерпев до

следующих политических выборов.

Следовательно, политику можно понимать в двух смыслах, широком

и узком. В широком смысле политика появляется вместе с зарождением

цивилизации, характеризующейся такими признаками, как наличие

профессиональной системы централизованного управления, создание

государства, территориальной организации вместо родоплеменных обра-

зований. Словом, политика связана с появлением публичной власти,

отличающейся от "естественной" половозрастной иерархии примитив-

ных обществ; здесь связи по крови заменяются функционально-

управленческими связями. В этом качестве политика есть универсаль-

ный признак любого организованного общества, избавляющегося от

племенной розни и анархии и координирующего свои усилия посредст-

вом передачи управленческих функций единому, стоящему над всеми

центру.

Однако, наряду с этим широким пониманием политики имеет место

и ее узкое, "европоцентричное" понимание. Здесь она выступает как

соревнование различных групповых интересов и соперничество за

власть при наличии свободного избирателя и единых конституционно-

правовых "правил игры". В этом узком смысле политика возникает

сравнительно недавно - в эпоху зарождения парламентской демократии

в Европе (XVII-XVIII вв.) и до сих пор ограничена определенным ареа-

лом-пространством вестернизированных1 стран и режимов, переживших

период политической модернизации. Такого рода политика предполагает

четыре необходимых условия.

1. Наличие общественных групп с несовпадающими интересами. На

самом деле наличие групп с несовпадающими интересами характеризует

любое общество: человек вообще является существом, воспроизводящим

себя посредством растущего социального многообразия. Однако не все

1 Вестернизированный - букв, "озападненный", усвоивший западные образ-

цы и модели поведения.

режимы склонны признавать плюрализм групповых интересов. Напри-

мер, традиционные авторитарно-патриархальные режимы настойчиво

эксплуатируют метафору "единой большой семьи". Семья представляет

иерархиезированную общность - в ней есть старшие и младшие, нали-

чествует единый глава семьи. В то же время интересы семьи - едины, а

глава семьи имеет своей обязанностью опекать и заботиться обо всех,

принимая решения во имя общего блага. Авторитарные режимы сего-

дня, как и в прошлом, оправдывают монополию правящей верхушки на

власть, ссылаясь на единство интересов общества как большой семьи во

главе с отцом, строгим, но справедливым. С другой стороны, возникшие

в XX в. тоталитарные режимы, уподобляющие общество единой боль-

шой фабрике, также отрицают несовпадение групповых интересов, на-

стойчиво подчеркивая "социальную однородность", "монолитность".

Монополия на власть здесь оправдывается с помощью метафоры произ-

водственного единоначалия. Перефразируя Р.Арона, подчеркнем: поли-

тические режимы отличаются не тем, что в одних наблюдается единство

групповых интересов, а у других такое единство отсутствует; они отли-

чаются только тем, что одни, конституционно-плюралистические режи-

мы открыто признают многообразие социальных интересов и связанное

с ним политическое соперничество, а другие не признают и намеренно

препятствуют осознанию гражданами специфики их интересов1 .

2. Осознание специфики групповых интересов посредством гласно-

сти - свободного волеизъявления граждан и групп, в частности, с по-

мощью независимых средств массовой информации. Легко достигать

единодушия, когда один говорит, а остальные вынуждены поддакивать.

Именно в этом раскрывается пресловутая "идейно-политическая моно-

литность" тоталитарных режимов. От этой монолитности не остается и

следа, когда различные социальные группы получают право голоса. Од-

нако само по себе это еще не означает демократии. Бывает допущенная

сверху и дозированная гласность - прием, который власть предержащие

используют для того, чтобы "выпустить пар" накопившегося недоволь-

ства. На самом деле мало подать голос - надо, чтобы он был услышан.

3. Политический плюрализм достигает настоящего выражения, ко-

гда различные общественные группы получают возможность организо-

ваться для защиты своих специфических интересов. Именно в этом

состоит назначение системы партийно-политического представительст-

ва. Многообразие групповых интересов находит отражение в многообра-

зии партий и других форм политического волеизъявления или давления

на власть.

4. Но чтобы столкновения групповых интересов не привели к беспо-

рядочной политической свалке или даже к взаимной истребительной

войне, необходимо, чтобы они протекали в известных границах и под-

чинялись определенным правилам. В их число входят и гарантии прав

политического меньшинства. Устойчивость этих правил выражается в

том, что не только победившая партия признает их справедливость, но и

побежденная тоже. Что дает побежденной партии силы признать свое

поражение, вместо того чтобы прибегнуть к тактике саботажа или бро-

ситься на баррикады? Во-первых, осознание того, что правила игры бы-

ли справедливыми - равными для всех. Во-вторых, что поражение не

является окончательным - следует просто потерпеть до следующих вы-

боров. При этом политический оппонент рассматривается не в качестве

смертельного врага - похитителя народного счастья, а в качестве парт-

нера по переговорам, интересы которого не во всем совпадают с наши-

ми, но также являются законными. Здесь проявляется важная особен-

ность демократического менталитета, связанная с наличием консенсуса

(согласия) по поводу основных (базовых) ценностей всей нации. Инте-

ресы каждой из соперничающих общественных групп должны рассмат-

риваться как составная часть общенационального интереса и в этом

качестве признаваться достойными уважения. Здесь таится подлинный

источник политической стабильности: у нации нет изгоев, каждая груп-

па, каждый слой населения имеет свои признанные всеми интересы и

свой шанс на участие во власти.

В заключение следует сказать, что политический плюрализм опира-

ется на философский, мировоззренческий плюрализм. Если мы полага-

ем, что несовпадение интересов и социальные различия людей вообще

являются чем-то ненормальным - изъяном в строении мира, подлежа-

щим устранению в результате эпохального переворота (мировой рево-

люции), тогда есть смысл "доводить классовую борьбу до конца", до

"окончательной победы" над другой стороной, уничтожение которой и

даст нам искомую социальную монолитность. По сути это напоминает

манихейский взгляд на общество как на арену непримиримой борьбы

сил добра и зла. Если же мы смотрим на историю светски, без мани-

хейских ожиданий, тогда и социальные различия выступают как нечто

нормальное: каждый имеет право на своеобразие; непохожесть - не по-

рок, а особенность, делающая людей интересными друг для друга. Само

разделение труда основывается в конечном счете на этом разнообразии.

И если мы так, с позиций философского плюрализма, посмотрим на

общество и его перспективы, то нам легче будет принять и политиче-

ский плюрализм, связанный с признанием законности других общест-

венных групп и их права на представительство и защиту.

Итак, политика (в узком - демократическом смысле) есть подчи-

няющийся конституционно-правовым нормам процесс соперничества

различных социальных групп в сфере распределения власти и системе

принятия общенациональных решений. Изучать политику - значит изу-

чать процессы рисковой (негарантированной) деятельности, посредством

которой люди меняют свою судьбу и статус в обществе, путем перерас-

пределения сфер социального влияния.

Здесь опять-таки возникает проблема, связанная с пониманием спе-

цифики человека, сформировавшегося в Европе на заре Нового времени

и породившего политику в узком смысле этого слова - как разновид-

ность социального творчества. Дело в том, что отнюдь не всегда люди

воспринимали свой социальный статус как перерешаемый в ходе сво-

бодного соревнования и соперничества на общественной арене. В тра-

диционном обществе социальный статус наследовался: сыну крестьяни-

на предопределено было быть крестьянином, так же как сыну дворяни-

на - дворянином. Поэтому менталитет людей этой эпохи пронизан соци-

альным фатализмом - верой в предустановленный свыше и неизменный

общественный порядок. И только в посттрадиционном обществе Нового

времени, лишившем людей гарантий наследуемого статуса, появляется

человек политический, ведущий рисковый образ жизни: пытающийся

изменить свое положение путем погружения в стихию борьбы, исход

которой не является предрешенным.

<< | >>
Источник: А. С. Панарин. Политология. Учебник.— М: «Проспект»,.— 408 с.. 1997

Еще по теме ТАЙНЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ:

  1. 40. Понятие и содержание банковской тайны. Правовое оформление банковской тайны
  2. 2. Проблемы свободы личности, политической власти и государства в русской политической мысли XIX – начала ХХ вв.
  3. 3. Политическая власть
  4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ
  5. Вопрос 9 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ
  6. 7. Политическая власть: сущность и ресурсы
  7. § 3. Дифференциация политической власти
  8. Дискуссия «Специфика политической власти»
  9. 5.2. Легитимность политической власти
  10. Функции политического звена исполнительной власти
  11. 3. Легитимность и легитимация политической власти