<<
>>

1.1. Пробелы в теории — провалы в практике

Глава посвящена раскрытию теоретической несостоятельности курса российских реформ, приведших к катастрофическим практическим резуль­татам. В ней рассмотрены причины неудач реформирования российской эко­номики, обоснована необходимость применения институционального подхода и предложены пути совершенствования экономических реформ в России.

Кризис в экономике идет рука об руку с кризисом в экономи­ческой науке. В науке он проявился намного раньше, чем начался активный период реформ. До перестройки ученые были лишены возможности исследовать альтернативные пути социально-эконо­мического развития. Принципиальная установка верхов: «Един­ственно правильным путем идете, товарищи!» не предусматривала альтернатив. В результате не рассматривалось иной модели социа­листической экономики, кроме директивно-плановой.

Господствующей в ту пору была теория трудовой стоимости. Согласно этой теории стоимость товара создается производитель­ным трудом. Все же другие факторы производства стоимости не создают, а лишь перераспределяют прибавочный продукт в соот­ветствии с законами рынка.

Поскольку стоимость товара выше сто­имости рабочей силы, отсюда делался вывод о присвоении при­бавочного продукта собственниками средств производства, об эк­сплуатации труда капиталом.

Представив капитализм как общество несправедливости и экс­плуатации, марксизм направил энергию миллионов людей на нис­провержение этого строя. Треть человечества была занята беспо­щадной борьбой за «освобождение труда» и построением нового общества.

Однако главный парадокс истории заключается в другом. Тру­довая теория стоимости, породившая мощное антикапиталисти­ческое движение, оказалась чрезвычайно разрушительной имен­но для тех стран, которые назвали себя социалистическими. Она на десятилетия определила неправильную ориентацию хозяйствен­ных решений, и, как следствие, деградацию производительных сил общества.

Известно, что наша прежняя система ценообразования строи­лась на основе себестоимости продукции, реализуя наиболее при­митивную трактовку теории трудовой стоимости. Процент на ка­питал и природные факторы на цены не влияли. Отсюда получа­лось, что самую дешевую продукцию дают заводы-гиганты, а са­мую дешевую электроэнергию — мощные гидростанции, в том чис­ле и на равнинных реках. На что ориентировали практику такие цены и стоящий за ними механизм хозяйствования, всем хорошо известно. Но от оставленного нам наследия уже никуда не уйти — ни от огромных омертвленных капитальных средств, ни от затоп­ленных плодородных полей, ни от загубленных рыбных богатств, ни от загрязнений воздушной среды.

В таком состоянии мы и вошли в период перестройки. Эконо­мический рост прекратился, негативные процессы нарастали. До­стойно вписаться в мировой рынок мы не смогли в силу техноло­гической отсталости и монополизации производства. Не последнюю роль в этом сыграла и деформированная система цен, разработан­ная в соответствии с трудовой теорией. Следствие этого —деше­вые и потому разбазариваемые энергоносители, сырьевые ресур­сы, и, наоборот, очень дорогая промышленная продукция с уче­том ее низкого качества. В общем, полуколониальная, отсталая экономика.

Были ли отсюда сделаны необходимые теоретические выводы? Отнюдь нет. Нашлось другое объяснение: во всем виновата адми­нистративно-командная система! Но это лишь полуправда. А вся правда в том, что система управления служила проводником на­саждаемых сверху идеологических установок, исполнителем при­говора, заложенного в трудовой теории стоимости.

В таких условиях отечественным экономистам оставалось лишь развивать теорию государственного планирования. И они это де­лали, несмотря на идеологический пресс. В данной области в 60— 70-х годах мы были близки к мировым стандартам. Достаточно вспомнить о присуждении Нобелевской премии одному из выда­ющихся ученых того времени академику Л.В. Канторовичу, про­рывные идеи СОФЭ, разрабатывавшиеся в то время в Централь­ном экономико-математическом институте (ЦЭМИ).

СОФЭ выступала как альтернатива апологетике господствовав­ших тогда методов управления народным хозяйством. Ее создате­ли сразу занялись методологией рационального хозяйствования, изучением принципов построения эффективной системы хозяй­ственных отношений, основывающейся на сочетании структур «вертикальных» и «горизонтальных» взаимодействий между эконо­мическими субъектами.

Важнейшим результатом теории оптимального функционирова­ния явилось представление об оценках всех видов ресурсов как ха­рактеристиках их вклада в удовлетворение потребностей общества. Не только труд, но и другие факторы производства — природные, капитальные, вообще любые лимитированные ресурсы получают при оптимальном функционировании свою оценку. Преодоление ограниченности трудовой теории стоимости и связанных с ее исполь­зованием широкомасштабных народнохозяйственных ошибок — не­сомненная заслуга СОФЭ.

На строго научной основе была раскрыта роль ряда характери­стик общеэкономического уровня — таких, как норматив дискон­тирования денежных ресурсов, проценты за кредит, рентные "оцен­ки и ъд., выработано понятие наилучшей стратегии развития эко­номики. Это привело к тому, что уже в 70-е годы были сформулированы теоретические предпосылки создания хозяйствен­ного механизма типа регулируемого рынка. Именно-за это теория СОФЭ неоднократно подвергалась огульной и некомпетентной кри­тике вплоть до того, что сам термин СОФЭ периодически исче­зал из печатных изданий. Последний идеологический погром был осуществлен в 1983—1985 гг., как раз на самом старте перестрой­ки. Тем самым противникам СОФЭ удалось реализовать свою глав­ную цель — вывести теоретическую базу реформ и вместе с ней и ЦЭМИ из процесса рыночных преобразований.

Долгие годы догматизма не могли не сказаться на уровне на­учного обоснования реформ. В поле зрения реформаторов оказа­лось лишь одно из направлений западной экономической мысли — либерализм в его «чикагском» (монетаристском) исполнении.

Руководству страны были навязаны стандартные подходы к ре­формированию экономики со стороны влиятельных научных и пра­вительственных кругов Запада.

Прежде всего речь идет о разрабо­танной в среде международных финансовых организаций и аме­риканского экономического истеблишмента доктрине Вашингтонского консенсуса. Идеология Вашингтонского консен­суса отличается крайним упрощением задач экономической поли­тики и сведением ее к трем постулатам: либерализации, привати­зации и стабилизации через жесткое формальное планирование де­нежной массы. Эта политика направлена на максимальное ограничение роли государства как активного субъекта экономи­ческого влияния и ограничение его функций контролем за дина­микой показателей денежной массы.

Изначально принципы Вашингтонского консенсуса разрабаты­вались для установления элементарного контроля за формирова­нием экономической политики слаборазвитых государств с целью предотвращения разбазаривания предоставляемых им из-за рубе­жа кредитов. Этим объясняется и ее удивительный примитивизм, сведение всех вопросов макроэкономической политики к либера­лизации и формальному планированию прироста денежной массы на основе простых регрессионных зависимостей. С точки зрения ин­тересов МВФ смыслом этой политики было не столько ее содер­жание, сколько реализуемая на ее основе технология контроля за действиями правительств соответствующих стран. Этим объясняется и выбор простых для контроля методик планирования. Задавая же­сткий план прироста денежной массы, либерализации цен и внеш­ней торговли, МВФ одновременно блокировал свободу действий во всех других вопросах экономической политики становившегося фактически подконтрольным правительства. Такая политика хотя и не приводила к экономическому росту, но обеспечивала конт­ролируемость, прозрачность и предсказуемость экономической по­литики, что было важно для международного финансового и тор­гового капитала, заинтересованного в установлении контроля над рынками соответствующих стран.

Мы не стали исключением из этого ряда зависимых государств — для так называемых постсоциалистических стран была разработа­на своя модификация доктрины Вашингтонского консенсуса, по­лучившая название «шоковой терапии». Под давлением иностран­ных кредиторов российским руководством была признана руководящая роль МВФ в формировании экономической полити­ки государства, основные параметры которой разрабатываются эк­спертами МВФ и затем утверждаются Правительством и Централь­ным банком в форме соответствующего Заявления. Объективных оснований для соблюдения такой логики планирования экономи­ческой политики нет — это вопрос компетентности и политичес­кого выбора.

Не удивительно, что выстроенная на основе идеологии ради­кального либерализма политика «шоковой терапии» оказалась со­вершенно неадекватной запланированным результатам. Ни один из прогнозов авторов этой политики не оправдался — допущенные ошибки не имеют себе равных в практике экономического про­гнозирования. В частности, перед либерализацией цен прогнози­ровалось, что стабилизация будет достигнута при трехкратном по­вышении общего уровня цен. С тех пор рост цен составил тысячи раз, а стабилизация так и не достигнута. Прогнозировалось, что динамика обменного курса рубля не превысит 250%. За полтора года курс доллара вырос в 250 раз! Перед массовой приватизаци­ей предприятий прогнозировался быстрый рост эффективности производства. В действительности по всем показателям эффектив­ности производства произошел колоссальный спад: по произво­дительности труда — на 37%, по энергоотдаче — около '/3. Спро­воцированные политикой «шоковой терапии» спад производства, снижение экономической эффективности, разрушение производ­ственного потенциала страны по своим масштабам не имеют рав­ных в экономической истории мирного времени.

Неадекватность доктрины Вашингтонского консенсуса реальным проблемам экономического развития и ее теоретическая несосто­ятельность хорошо известны специалистам и многократно доказа­ны на практике. Тем не менее, став своего рода символом веры в международных финансовых кругах и удобным инструментом для навязывания ими своих интересов правительствам разных госу­дарств, эта доктрина усиленно пропагандируется, и принимаются активные меры по продвижению ее носителей в органы власти и сферу общественного сознания через ангажированных «ученых» и журналистов[1].

В сложившейся ситуации агрессивной экспансии доктрины Ва­шингтонского консенсуса на Российскую Академию наук ложит­ся большая ответственность за сохранение научной добросовест­ности, обеспечение теоретической обоснованности экономической политики, сохранение научных знаний в общественном сознании и их воспроизводство в высшей школе. К сожалению, в какой-то степени из-за пассивности академической науки, а главным об­разом в связи с огромными деньгами, брошенными на пропаган­ду американского «mainstream» через издание книг, организацию зарубежных стажировок, международных семинаров и конферен­ций, происходит крупномасштабное опошление и примитивиза­ция экономической мысли.

В результате вне поля зрения широкой научной общественнос­ти и хозяйственных руководителей оказались другие мощные на­правления западной экономической мысли и прежде всего инсти­туциональная теория.

Современная теория институционализма раскрывает особенно­сти современных представлений о роли государства в рыночной экономике, в реализации определяющих целей общества. Это преж­де всего неприятие «беспредела» в достижении личных или груп­повых целей. И не случайно, что все большее значение в запад­ных экономиках придается механизмам, принуждающим предпри­нимателей каждый раз при реализации своих интересов исходить из необходимости соблюдения интереса общественного. Эти меха­низмы действуют в сложной системе общественных отношений, регулируемых органами законодательной, исполнительной и судеб­ной властей, а также специализированными общественными орга­низациями. Без развитой системы институтов, защищающих права производителей, населения и государства, современный рынок не может эффективно функционировать.

Директивное регулирование, будучи альтернативой рыночной самонастройке, не является, тем не менее, антиподом рынку. Это его продукт и важный конституирующий элемент. Не случайно оно так широко практикуется сегодня не только государством, но и самим бизнесом.

В рамках этой теории получили новое освещение процессы трансформации собственности, что подводит их к принципиаль­но иным выводам в сравнении с представлениями российских при­ватизаторов.

Исторический процесс общественного развития свидетельствует о том, что институт собственности возник и развивался как один из важнейших инструментов вычленения экономики, т.е. произ­водства в широком смысле, из общей, первоначально нераздели­мой по характеру выполняемых функций общественной системы. Он выполнял служебную роль в становлении самостоятельной, все более защищенной от произвола властей и пут личных зависимо­стей экономики, которая приобретала тем самым все большую ав­тономность. А это, в свою очередь, открыло дорогу для более ши­рокого разделения труда и кооперации, для все больших масшта­бов технических и организационных усовершенствований производства.

И не странно ли — выгоды, извлекаемые обществом из авто­номного существования экономики, приписывать не этому пер­воисточнику, а всего лишь одному из обеспечивающих его факто­ров — институту собственности?

Рассматривая функцию института собственности в указанном выше «оградительном» значении, можно сформулировать следую­щие два принципиальных вывода.

Во-первых, в ходе эволюционного развития экономики и обще­ства способ реализации этой функции может изменяться (и дей­ствительно изменяется), так что не существует раз навсегда зак­репленных и «освященных» историей преимуществ одной формы собственности над другими. И, во-вторых, поскольку специализа­ция и автономизация экономической подсистемы — свершивший­ся факт современного индустриального или постиндустриального общества, то сохранившиеся конструкции старого института част­ной собственности носят все более рудиментарный характер, как остатки крепостных укреплений в современных городах. В связи с этим пафос борьбы общественных сил за и против таких ограниче­ний теряет реальное содержание и превращается в жупел, исполь­зуемый политическими партиями и стоящими за ними группами давления, соперничающими за кусок государственного пирога.

Эти выводы подтверждаются реальными тенденциями отделе­ния собственности от управления, расчленения комплекса прав собственности на составляющие, комбинируемые во все более раз­нообразных конфигурациях между участниками хозяйственного процесса. Классический пример тому эволюция функций управле­ния предприятием. В процессе общественного разделения труда про­изводственная функция управления во все большей мере допол­няется функцией стратегического развития предприятия. Этой за­даче подчинена инвестиционная и инновационная политика, все то, что связано с так называемой маркетинговой или предприни­мательской деятельностью. Мировой опыт показывает, что вызре­вание и организационное оформление предпринимательских функ­ций на предприятии — это сложный и длительный процесс отбо­ра и эволюции. Общая же линия здесь такова. Происходит посте­пенный процесс отделения предпринимательских функций от соб­ственности. Эти функции выполняются как бы вне связи с иму­щественными правами, а в отдельных случаях и идут с ними враз­рез. Без понимания необходимости создания условий для этого процесса трудно надеяться на плодотворную структурную и орга­низационную перестройку экономики.

До приватизации эти функции находились вне поля деятель­ности советского предприятия, т.е. есть дислоцировались на более высоких уровнях управления экономикой. После приватизации предприятия оказывакггся отрезанными от них и, как правило, не­способными к их исполнению. Поэтому на приватизированном предприятии уровень управления оказывается заведомо неадекват­ным новым условиям, т.е. не способным обеспечивать его само­стоятельное выживание и развитие.

В экономике объективно возникает необходимость создания осо­бого рода структур, которые могли бы взять на себя частично вы­полнение предпринимательских функций для предприятий.

Из того реального факта, что изначально фирма представляла собой симбиоз организационной формы экономической деятель­ности и частного имущественного объекта, чему соответствовало совмещение в одном лице собственника фирмы и предпринима­теля, делался, казалось бы, бесспорный вывод о тождественности интереса фирмы как способа экономической деятельности част­новладельческому интересу собственника фирмы как имуществен­ного объекта. Действительно, пока доступ к экономической дея­тельности опирался на владение имуществом, реальная разница между этими интересами была пренебрежимо мала и в обществен­ном сознании надолго закрепился ложный идеологический стерео­тип, приобретший характер общественного предрассудка, что ин­тересы собственника и его фирмы — это одно и то же. Или точ­нее, что фирма —это способ реализации частного интереса ее собственника или собственников. Поэтому считалось вполне пра­вомерным мнение, что поскольку за деятельностью фирм стоят ин­тересы их собственников, то изучение последних дает объяснение поведения первых.

Однако по мере технического и организационного прогресса все более значимым в деятельности фирм становилось качественное различие между интересами производственной (и вообще эконо­мической) деятельности и имущественными интересами собствен­ников производственных объектов. Выяснилось, что фирмы в сво­ем развитом виде обладают собственными интересами и динами­кой развития именно как производственно-экономические объекты, для которых их имущественная принадлежность становится тормо­зящим фактором. Возникает ситуация, когда интересы и выгоды развития фирмы как производственной организации начинают дик­товать необходимость пойти на ограничение влияния имуществен­ных интересов собственников в управлении фирмой. Акционерно- корпоративная форма есть институциональный способ отделения уп­равления от собственности, благодаря которому административные и предпринимательские функции управления стали самостоятельным и активным фактором развития производств. В такой ситуации можно говорить только о совместимости, а не о тождественности интересов фирмы и ее формальных собственников-акционеров. Строго говоря, акционеры вовсе не являются собственниками фирмы.

Доминирующее в идеологии нынешних реформ стремление со­здать наибольший простор для реализации пресловутого «чувства хозяина» применительно к предприятию, особенно крупному, едва ли оправдано и, в конечном итоге, пагубно. Истинной сферой его реализации служит семейное хозяйство, в котором хозяин является полным и безусловным распорядителем имущества. Да и в этом слу­чае он должен считаться с интересами и правами членов его семьи. Крупное предприятие в принципе не может быть объектом личного или семейного имущества. В контрактной экономике, т.е. экономике, функционирующей на договорной основе (на наш взгляд, это более точный термин, чем рыночная экономика, которая являет­ся такой же утопией, как и «высшая фаза коммунизма»), крупные предприятия возможны лишь в силу разделения имущественных прав на вещные и обязательственные, лежащие в основе корпоративной формы. Вещные права, т.е. права на активы, принадлежат самой корпорации, а обязательственные права — ее акционерам. Каждый отдельный акционер — это вовсе не собственник корпорации, а лишь вкладчик в нее своих собственных средств. И у него имеются только обязательственные права в отношении корпорации.

Если какое-либо лицо (должностное или частное) получает воз­можность распоряжения имуществом предприятия в своих частных интересах, то сколь бы ни было прибыльным такое распоряже­ние, оно всегда обернется убытком для предприятия. И при ши­роких масштабах такого распорядительства, которое является не чем иным, как личным присвоением имущества предприятия, пос­леднее обречено на разорение. Поэтому предприятие несовмести­мо с таким частным «хозяйствованием». Но именно последнее при­няло угрожающие масштабы на российских предприятиях. Данное обстоятельство следует считать одной из главных причин плачев­ного состояния наших предприятий. Если дело пойдет так и даль­ше, то им не суждено будет стать деловыми предприятиями в за­падном смысле, хотя именно это и декларировалось в качестве од­ной из важнейших целей реформ.

Если нынешней экономике все-таки будет позволено двигать­ся в направлении создания контрактной экономики, то важней­шей задачей должно стать создание институциональных условий возникновения самостоятельных хозяйственных единиц, имуще­ственные права которых будут ограждены от посягательств част­ных интересов, какими бы лозунгами свободного предпринима­тельства последние не прикрывались.

Теснейшая взаимосвязь и взаимозависимость отдельных фирм на современном рынке способствует превращению «титульного» собственника — в отличие, например, от арендатора — в символи­ческую фигуру оборота имущественных прав. Ее связь с частным лицом (физическим или юридическим) выступает скорее как не­избежное бремя для экономики, оплачивающей фиктивную «ус­лугу» собственника (предоставление им своего имени) в форме ренты от собственности. Не нужно, видимо, быть закоренелым уто­пистом, чтобы предсказать постепенное замещение частных лиц — в чисто символической функции титульного собственника — го­сударством, «имя» которого обществу обходится значительно де­шевле (как это произошло с замещением реального денежного товара бумажными деньгами, выпускаемыми государством).

Таким образом, в символической роли титульного собственни­ка государство выступает как наиболее предпочтительный субъект. Что касается других «ролей» или их комбинаций (управление, ис­пользование имущества и т.д.), то здесь вопрос должен решаться в зависимости от задач и обстоятельств конкретной хозяйствен­ной отрасли, предприятия или проекта. Важно лишь, чтобы сис­тема действующих экономических институтов допускала возмож­ности гибкого перераспределения имущественных прав между раз­личными субъектами, среди которых, разумеется, должно присутствовать и государство как агент гражданского оборота, дей­ствующий на равных правах со всеми другими.

Высказанные выше теоретические соображения, а также рас­крытие сущности разных сторон функционирования предприятия в системе рыночных отношений позволяют по-новому подойти к решению проблемы приватизации.

Справедливости ради следует сказать, что движение к нынеш­ней схеме приватизации было инициировано Законом о предпри­ятиях и предпринимательской деятельности. Именно тогда и воз­ник отрыв наших государственных предприятий от централизован­ных структур управления, на которых лежала обязанность выполнения функций хозяйственного развития, аналогичных тем, которые в реальной рыночной экономике выполняются самими предприятиями, т.е. так называемых предпринимательских функ­ций. Не случайно, что именно тогда началось ускоренное падение количественных и качественных показателей функционирования как отдельных предприятий, так и народного хозяйства в целом. В результате к началу приватизации наши предприятия, по суще­ству, представляли собой разрозненные осколки прежней систе­мы, в которой они служили исполняющими органами в форме про­изводственно-технологических объектов. Прежняя система центра­лизованного патерналистского управления рухнула, и эти предпри­ятия оказались перед необходимостью вести самостоятельную хо­зяйственную деятельность, полагаясь только на свои усеченные ресурсные и финансовые возможности, не имея собственных ор­ганов стратегического управления. Теряя свои производственные характеристики и способность к самостоятельному развитию, пред­приятия быстро превращались в груды омертвленного имущества, которое его прежние хозяева не могли эффективно использовать. И тут подоспела программа ваучерйой приватизации, которая окончательно оторвала предприятия от их функций в прежней си­стеме и закрепила их чисто вещный характер.

Объявленные цели и механизмы реализации второго этапа при­ватизации продолжили ту же линию на разрушение производствен­ного и интеллектуального потенциала страны. И это не случайно, поскольку принятая концепция приватизации была порочной в своей основе.

Главное, что так и не сумели понять реформаторы, — привати­зация должна дать право на получение дохода от результатов хо­зяйственной деятельности предприятия, но никак не на индивиду­альное владение и распоряжение его имуществом.

Другой важной стороной институциональной теории является попытка отражения в процессе экономических преобразований со­циально-психологических факторов, т.е. всего того, что непосред­ственно связано с деятельностью человека. Теперь уже для многих становится очевидным, что определяющим императивом реформ должна стать экономика, ориентированная на человека, соедине­ние социальной справедливости с экономической эффективнос­тью. Эти императивы — не теоретическая абстракция. Они практи­чески реализуются странами, успешно проводящими свои рефор­мы, ибо отражают действительные возможности и потребности современной цивилизации.

Проводимый курс реформ оказался тяжелейшим бременем для всей социальной сферы. Человек предоставлен самому себе, без всякой помощи со стороны государства по его адаптации к но­вым условиям хозяйствования. Основная масса населения по те­кущему потреблению и обеспеченности социальными услугами оказалась отброшенной на 20 лет назад.

Несмотря на явные провалы социальной политики, продолжа­ет акцентироваться внимание на том, что система государствен­ного финансирования расходов на социальные нужды изжила себя.

Предлагаемая кардинальная реформа состоит в перенесении центра тяжести при финансировании социальных расходов с го­сударственного бюджета на сбережения граждан.

С тезисом об архаичности государственной системы и ее несо­ответствии условием рынка трудно согласиться хотя бы потому, что именно она была введена в странах с высокоразвитой рыноч­ной экономикой (в США, например, это известный Social Security Act, масштабы операций которого начиная еще с 1937 г. быстро возрастали). Аргументация в ее пользу подчеркивает недостаточ­ность частных институтов сбережений, страхования и благотвори­тельности, необходимость опоры на «налоговый потенциал нации». Только государственное социальное обеспечение позволяет при­дать всеобщий и гарантированный характер реализации неотчуж­даемых прав человека на достойное жизнеобеспечение (аспект со­циальной справедливости) и формирование адекватного современ­ной экономике уровня образования и подготовки кадров (аспект экономической эффективности).

При анализе ссылок на «уравнительность» и ее дестимулирую- щие последствия надо иметь в виду, что пребывание в экономи­чески активном состоянии либо незанятость — это не какие-то по­стоянные признаки одних и тех же по составу слоев населения, а чередующиеся этапы жизненного цикла практически каждого че­ловека (кроме малого процента инвалидов с детства). Поэтому было бы беспочвенным утопизмом стремление уничтожить двухзвенный характер (первичное распределение — перераспределение) движе­ния личных доходов, передаваемых в той или иной степени ли­цам, проходящим «экономически неактивные» фазы жизни (дет­ство, старость, болезни, периодический отдых, получение обра­зования, подготовка к смене занятий и т.д.). Столь же ущербными выглядят попытки замкнуть перераспределение сферой сбереже­ний каждого индивида, не опираясь на доходы других лиц. В сколь угодно «разгосударствленной» экономике для содержания детей, получения образования молодежью и т.п. нельзя не прибегать к «со­циализации иждивенчества», будь то внутрисемейное перераспре­деление доходов либо получение займов через те или иные ин­ституты кредита.

Разумно построенная система государственных гарантий в со­циальном обеспечении не создает каких-либо принципиальных препятствий развитию институтов, эффективно мобилизующих и инвестирующих личные сбережения. Инструментом действенного макроэкономического регулирования социальной сферы может слу­жить не только утилизация этих сбережений, но и рациональная политика налогообложения и маневрирования текущими государ­ственными расходами.

Мировой опыт подтверждает, что западные экономики, особен­но в период депрессии, успешно применяют прогрессивное налого­обложение верхних, наиболее состоятельных групп населения, с их перераспределением в пользу наиболее нуждающихся. Это дает ог­ромный эффект: стабилизирует экономику, способствует резкому сокращению спада производства, снижению инфляции и т.д.

Хорошо известен и опыт западных экономик по индексации де­позитных ставок, страхующих сбережения населения от инфляции.

Разве противопоказано широкое использование подобных подходов к проведению эффективной социальной политики у нас? Конечно же нет! Мешают этому прежде всего догматические представления наших реформаторов о факторах инфляции. Односторонний взгляд на экономию государственных расходов как на главный источник инфляции является классическим тому подтверждением.

В российской экономике фундаментальными источниками фи­нансирования бюджетной сферы могут служить природные ресур­сы, которыми располагает Россия, и ее «человеческий капитал». Дело лишь в задействовании эффективных механизмов аккумуляции и распределения доходов не в интересах обогащения отдельных групп, а общества в целом. Но для этого мы должны иметь соответствую­щую власть и систему государственных институтов, обеспечиваю­щих согласование интересов всех участников рыночных сделок.

Необходимо учитывать и чисто психологические аспекты рефор­мирования. Они играют принципиальную роль в комплексе мер, направленных на рыночные преобразования. Надо перестроить не только саму реальность — экономику, политические институты, но и скорректировать субъективное отношение людей к этой реаль­ности, т.е. образ социального мира, который характерен для мно­гих наших сограждан.

Без учета психологического фактора существенные преобразо­вания вообще невозможны. Реформы, особенно те, что проходят в России, сопряжены с тяготами и большими невзгодами для ог­ромных масс населения. Выгоды, если они и будут, то потом, а неприятности неизбежны сейчас. Речь идет не только о потерях, связанных с инфляцией, спадом производства и др. Новые соци­альные условия ставят перед человеком задачи, к решению кото­рых его не готовила ни сложившаяся система воспитания, ни весь прошлый уклад жизни. Так, заработная плата значительной части работников поставлена в зависимость от факторов, которые он спо­собен контролировать в существенно меньшей степени, чем прежде. Эти и другие потери должны быть компенсированы, иначе неиз­бежны недовольство реформами, рост социальной напряженнос­ти, а то и прямые конфликты с властью. Возможности «матери­альной» компенсации сейчас крайне ограничены. Значит, тем боль­шее внимание надо уделять факторам, выполняющим роль «психологических» компенсаторов. Честность властей в оценке си­туации, максимальная открытость процедур принятия решений на всех уровнях — важнейшие из таких факторов.

Население, по крайней мере, должно знать, что конкретно предпринимает власть в борьбе с коррупцией, какие меры задей­ствует она, чтобы пресечь подобные явления в будущем. Населе­ние хочет и должно знать, сколько денег тратится на содержание президента и его окружения, на обустройство служебных и неслу­жебных апартаментов руководящего аппарата, содержание депу­татского корпуса, на всевозможные представительства, загранко­мандировки и пышные выезды за границу.

Почему органы, борющиеся с экономическим саботажем, до­вольствуются сообщением лишь об отдельных примерах выявлен­ных злоупотреблений, не раскрывая подлинной картины расточи­тельства и хищничества, как это, например, имело место в про­цессе ваучерной приватизации?

Но, похоже, ни власть имущие, ни их конкуренты совсем не заинтересованы в раскрытии истинного положения дел в эконо­мике и обществе. Большинство населения, будучи главной жерт­вой перестроечных неурядиц, так и не получило реального досту­па к принятию стратегических решений о социально-экономичес­кой жизни. Направляют ее ход по-прежнему властные структуры без обратных связей — диктатура правящих слоев. Все это не мо­жет не отделять власть от народа. Последний теряет остатки дове­рия к реформам и устремляется на поиски способов компенсации неблагоприятных перемен.

Все это ведет к тому, что упускается время. А вопрос о скоро­сти реформ является одним из важнейших, так как связан с про­цессами принятия или отторжения разными группами населения происходящих перемен. Всякого рода «обвальные нововведения» очень опасны. Даже если они в конечном итоге благотворны, то слишком быстрое их навязывание населению не позволяет после­днему оценить их плюсы, включить их в систему своих ценнос­тей, тогда как быстрое разрушение привычных форм сопровожда­ется ощущением чрезмерных потерь и деградации социальной жиз­ни. Поэтому в политике реформ важно найти оптимальный темп перемен, при котором новое достаточно долго сосуществует со ста­рым, чтобы население могло оценить его преимущества и как бы сделать сознательный выбор в его пользу, вместо того, чтобы при­спосабливаться к новому как к неконтролируемому и неумолимо­му естественному процессу, своего рода социальной катастрофе.

Качества дореформенной системы, которые разные группы на­селения считают важными и ценными элементами образа жизни, не должны подвергаться быстрому разрушению. При обвальном, шо­ковом характере перемен улучшения, получаемые одними груп­пами населения, далеко не покрывают потерь, выпадающих на долю других групп, социальная жизнь которых с ухудшением ма­териальных условий и потерей социального статуса сводится к вы­живанию. Они становятся жертвой и ценой, которую общество пла­тит за осуществляемые перемены. Эти группы автоматически ста­новятся питательной средой для тоталитарных движений.

Применительно к России указанный принцип выглядит следую­щим образом. Если привычными и социально образующими харак­теристиками образа жизни большинства населения являлась всеоб­щая занятость (за которой могла скрываться и трудовая повинность), гарантированность определенного уровня доходов и связанная с этим устойчивость образа жизни, в политике реформ следовало бы избе­гать шагов, которые существенно подрывали бы эти характеристики. Нельзя одобрять стратегии, оборачивающиеся подрывом устойчиво­сти занятости и доходов, если отсутствуют условия достаточно быст­рой и эффективной компейсации таких потерь. Невнимание к этой стороне реформ в России оборачивается нарастанием процессов со­циальной деградации и «бомжизации» значительного числа граждан. Необходимо учитывать, что безработные — это не просто неисполь­зуемый, излишний ресурс, а люди с потерянным социальным ста­тусом, своего рода «не граждане», склонные к непредсказуемым и антисоциальным формам поведения. Когда их численность достигает критического уровня, в обществе могут произойти необратимые пе­ремены в сторону общей деградации, исходом которой могут явить­ся либо распад общества, либо установление тоталитарного режима.

По-видимому, наиболее реалистичная ситуация — сравнитель­но длительное сосуществование «старых» и «новых» укладов в пе­реходной экономике. Теперь уже наша собственная практика под­тверждает пагубность скороспелого решения проблемы старых про­изводств, сопровождающегося катастрофическими спадами выпуска продукции, ростом безработицы и другими негативными явлени­ями. Здесь должна реализовываться другая, более гибкая экономи­ческая политика, опирающаяся не на наивные представления ре­форматоров, а на строгие выводы из институциональной теории.

Как видим, институциональная теория позволяет посмотреть на процессы рыночных преобразований с иной, чем либеральная иде­ология Вашингтонского консенсуса, качественной стороны. Инсти­туциональная теория по-новому ставит вопрос и о роли и влия­нии таких важных социальных параметров развития экономики, как социальное расслоение населения и бедность. В работах лауре­ата Нобелевской премии за 1997 г. Амарти Сена была показана тес­нейшая связь между экономическим ростом и уровнем дифферен­циации населения по доходам. В наших нынешних условиях поло­жения этого замечательного ученого находят яркое подтверждение.

Уровень социальной дифференциации достиг у нас такого пре­дела, что без решения проблемы повышения доходов основной массы населения никакие реформы дальше осуществляться не смо­гут. В этой связи следует несколько более подробно остановится на этой проблеме.

<< | >>
Источник: Под рук. акад. Д. С. Львова. Институциональная экономика: Учеб. пособие — М.: ИНФРА-М, — 318 с. — (Серия «Высшее образование»).. 2001

Еще по теме 1.1. Пробелы в теории — провалы в практике:

  1. Взаимосвязь экономической теории и практики
  2. Этапы развития теории и практики менеджмента
  3. ПРАКТИКА БЕЗ ТЕОРИИ - ЭТО ИДЕОЛОГИЯ
  4. Глава 1. РАЗВИТИЕ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ МЕНЕДЖМЕНТА
  5. 3.6.2 Факторы и уровень детализации: в теории и в практике
  6. РАЗДЕЛ I. Эволюция теории и практики управления
  7. Функции контроллера в теории и практике управления
  8. Беляев В. И.. Маркетинг: основы теории и практики : учебник / В.И. Беляев. — М. : КНОРУС, — 672 с., 2005
  9. Преодоление пробелов в знаниях учащихся.
  10. §1. Рынок и его провалы
  11. Используйте пробелы
  12. Провалы в бизнесе
  13. 21.3. «Провалы» государства
  14. Преодоление пробелов в навыках учебного труда.
  15. Преодоление пробелов в развитии мышления школьников.
  16. Современные попытки «соединения» теории стоимости и теории денег
  17. § 2. Теории отклоняющегося поведенияБиологические теории
  18. Практик
  19. 48. ПОЗНАНИЕ, ПРАКТИКА, ОПЫТ