<<
>>

Глава IПОЛКОВНИК МОТОДЗИРО АКАСИ: ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ С РОССИЙСКОЙ ОППОЗИЦИЕЙ

Познакомимся поближе с одним из главных героев этой книги, который в годы войны выступил фактическим руководителем японской разведывательно-подрывной работы против России в Западной Европе, а затем стал крупным военным и государственным деятелем Японии, известным на родине поэтом и художником.

Кадровый офицер, М.

Акаси (1864— 1919) в 1880-е годы окончил в Токио Военную академию и штабной колледж. В 1889 г. как один из лучших выпускников он был при-числен к Генеральному штабу, который, в свою очередь, в 1894 г. командировал его на учебу в Германию. Однако первый визит в Западную Европу продлился недолго. С началом японо-китайской войны 1894—1895 гг. Акаси был отозван на родину, где в качестве штабного офицера принял участие в подавлении антияпонского восстания на Формозе (Тайване), а в 1896—1900 гг. в составе группы японских военных инспекторов посетил французский

Индокитай, аннексированные США Филиппины, а затем и Китай, охваченный Боксерским движением .

В январе 1901 г.

Акаси был назначен японским военным атташе во Франции, но уже осенью 1902 г. сменил место службы, переехав из Парижа в С.-Петербург. Существуют предположения, что своим назначением в Россию Акаси был обязан протекции незадолго перед тем созданного, но весьма влиятельного, хотя и тайного Общества Черного Дракона (Кокурюкай), которое рассматривало великого северного соседа Японии в качестве главного препятствия для распространения влияния островной империи на ма-териковую Азию. Согласно этим данным, свою разведы-вательную и подрывную работу Акаси выполнял, следуя указаниям не только официального Токио и, в частности, японского Генерального штаба, но и этого ультра-правого общества, которое также стремилось получать сведения военно-политического характера о России . Связи Акаси с этим обществом носили неофициальный характер и в его опубликованных бумагах никак не отражены.

В начале февраля 1904 г.

в связи с началом войны вместе со всем японским дипломатическим представительством Акаси покинул Россию и переехал в Стокгольм, где в течение нескольких месяцев числился военным атташе в Швеции. С назначением на этот пост в июне 1904 г. майора Ц. Нагао он избавился от рутинных обязанностей военного агента и получил свободу рук и передвижения для выполнения разведывательно-подрывной работы против России, которой и посвятил себя всецело, находясь в прямом и непосредственном подчинении своего Генерального штаба. Некоторые изменения претерпел и сам характер его деятельности. Если в первые месяцы своего пребывания в России по указанию заместителя начальника Генштаба генерала И. Тамура он, в основном, собирал информацию о российских вооруженных силах, то с конца 1903 г.ив течение всей войны, находясь уже в Западной Европе, главное внимание стал уделять организации подрывных операций против России, благодаря которым впоследствии и стал знаменит.

На родине результаты этой его миссии были оценены весьма высоко. По окончании войны он был награжден одним из высших японских орденов, а вскоре сделал быструю военную карьеру. Кстати, в той же, что и он, группе награжденных были полковник Таро Утсуноми, в годы войны — военный атташе в Великобритании, и майор (впоследствии генерал) Гииси Танака — до 1902 г. помощник военного атташе в России и будущий премьер-министр Японии. В 1904—1905 гг. оба они активно действовали на раз-ведывательном поприще'. В ноябре 1905 г. Акаси вернулся на родину, но пробыл там немногим более месяца. Уже в 1906 г. он продолжил военно-дипломатическую службу в Германии. Однако, скомпрометированный публикацией своей тайной переписки с российскими революционерами и общественными деятелями, не оставшейся не замеченной немецкой прессой, менее чем через год был отозван домой. С тех пор в западноевропейские страны он не выезжал, но связей с Западной Европой не оставил, вплоть до 1908 г. продолжая оставаться членом Франко-японского общества в Париже.

В течение семи последующих лет (с 1907-го по 1914-й) Акаси возглавлял полицию и жандармерию Кореи, с конца 1905 г.

находившейся под протекторатом Японии. К этому периоду его жизни относится последнее из известных нам упоминаний о нем в официальных российских бумагах — дипломатический чиновник России в Корее отметил роль генерал-лейтенанта Акаси в розыске и перенесении на родину останков российских солдат, погибших на по-луострове в годы Русско-японской войны1. Церемония прощания, состоявшаяся в 1913 г. в Сеуле, была обставлена очень торжественно и сопровождалась всеми принятыми в таком случае воинскими почестями1. В годы Первой мировой войны Акаси работал заместителем начальника японского Генерального штаба, а в 1918—1919 гг. являлся главнокомандующим японскими войсками на Тайване и одновременно генерал-губернатором острова. Умер он, имея чин полного генерала и баронский титул.

Но вернемся к довоенным временам.

При разработке планов на будущую военную кампанию японские политики и стратеги учитывали рост внутренней напряженности в России и обращали особое внимание на межнациональные столкновения в империи. Не исключено, что в этом сказалось и влияние западноевропейского обще-ственного мнения, особенно английского. «Любимым ко-нем, на котором выезжала английская пресса, обнадеживая Японию к наступательным действиям, — свидетельствовал тогдашний российский обозреватель, — было внутреннее состояние России, кое-де настолько источено всевозможными язвами, что при первом известии об объявлении войны в ней вспыхнет революция» . Вспоминая кишиневский погром 1903 г., токийская газета «РНсЫ-МкЫ» в сентябре того же года писала: «Мы разбили Китай с его 400-миллионным населением, разобьем и Россию с ее 150 миллионами жителей, ненавидящих друг друга и подобно бешеным собакам, запертым в одной клетке, вечно грызущимся между собой. Только недавно мы читали о кишиневском погроме, во время которого православное население напало на лиц иудейского вероисповедания и перебило всех их, не щадя жен и детей. Евреев в России 10 миллионов, и они занимают южную часть ее». Далее газета указывала на финляндцев, кавказцев и поляков, которые, по ее словам, «еще более ненавидят русских, чем мы ненавидим последних» .

Уже в середине 1903 г.

в меморандуме Генштаба Японии указывалось на российское социалистическое движение (имелся в виду главным образом еврейский Бунд) как на возможного союзника при проведении подрывных операций против ее потенциального противника . Вместе с тем до начала января 1904 г., т.е. до непосредственного кануна войны, в Японии не имели ясного представления о ведении подобных операций да и вообще были весьма приблизительно осведомлены о том, что представляло собой антиправительственное движение в России. Конкрет-ные очертания план таких действий начал обретать лишь после знакомства Акаси с финским «активистом» Конни Циллиакусом . Однако, судя по докладу Акаси в Токио, еще в 1903 г. в свою бытность в Петербурге помимо сбора сведений военного характера он был одновременно занят ознакомлением с общественно-политическим положением в стране и попытками наладить связи с российской оппозицией, т.е. тем, что один видный российский дипломат удачно назвал «установлением непрерывного контакта с внешним миром»'. Осложняли задачу плохое знание русского языка и полная оторванность Акаси от жизни русского общества, как явной, открытой, так и тем более нелегальной, антиправительственной. В России, объяснял трудности своей задачи Акаси, «все так называемые оппозиционные партии являются тайными обществами, среди членов которых трудно отличить агентов правительства от действительных оппозиционеров. Не менее трудно выяснить имена и адреса лидеров этих обществ. Все они, как и рядовые оппозиционеры, имеют по несколько псевдонимов, которые к тому же часто меняют» . Дело, в общем, шло туго, и, может быть, поэтому персона токийского военного агента не привлекала к себе какого-то особого внимания российской тайной политической полиции.

Как видим, деятельность японской агентуры в России началась задолго до развязывания дальневосточного кон-фликта. Соответственно, контрмеры с русской стороны также начали осуществляться перед войной. Само рождение российской контрразведки как института состоялось 21 января 1903 г., когда Николай II утвердил предложение военного министра генерал-адъютанта А.Н. Куропатки- на о создании Разведочного отделения Главного штаба. «Обнаружение государственных преступлений военного характера, — сообщал в своей записке министр, — до сего времени у нас являлось делом чистой случайности, результатом особой энергии отдельных личностей или стечением счастливых обстоятельств; ввиду сего является возможность предполагать, что большая часть этих преступлений остается нераскрытыми и совокупность их грозит существенной опасностью государству в случае войны»'. Как и все, появившиеся позднее секретные структуры Департамента полиции, Разведочное отделение военного ведомства создавалось негласно. Это было вызвано как требованиями конспирации (в противном случае, по выражению Куропаткина, «терялся бы главный шанс на успешность его деятельности, именно тайна его существования»), так и стремлением обеспечить его сотрудникам свободу рук в их повседневной работе, которая включала слежку, подкуп, подслушивание, вскрытие частной корреспонденции и другие не вполне законные действия.

Главная задача Разведочного отделения заключалась в «охранении» военной тайны и выявлении лиц, выдающих ее иностранцам, а основным районом деятельности были определены Петербург и его окрестности, поскольку именно здесь главным образом функционировали представители зарубежного военного атташата — основной объект его наблюдения. По соглашению с министром внутренних дел

' Цит. по: Лубянка, 2. С. 120—121.

31

и шефом Отдельного корпуса жандармов В.К. фон Плеве на должность начальника вновь образованной службы был приглашен выпускник Второго Константиновского военного училища 33-летний ротмистр Владимир Николаевич Лавров, с момента поступления в Отдельный корпус жандармов в 1896 г. непрерывно служивший на Кавказе, в последние годы — начальником Тифлисского охранного отделения. В 1903 г. Отделение взяло в «разработку» военных атташе Австро-Венгрии и Германии и нескольких российских подданных, заподозренных в передаче им секретных данных (сведения о них были получены из «заграничных источников»)'. С начала сентября этого года объектом особо пристального внимания Отделения стал японский военный агент в Петербурге2.

Но не он один. С февраля 1904 г. Отделение Лаврова взяло в активную «разработку» группу британцев — во-енного атташе подполковника Напира (Н.Э. Ыар1ег), военно-морского атташе капитана Артура Кальторпа (А. СаИЬогре) и его переводчика и одновременно препо-давателя английского языка в столичном Политехническом институте Джона Маршала , которые, как выяснилось, занимались сбором секретной информации о русском военно-морском флоте. Наблюдая их связи, 6 мая филеры Отделения неожиданно обнаружили параллельную слежку за одним из их русских информаторов и, поскольку ее явно вели «свои» профессионалы, решили наблюдение на время прекратить. По наведенным справкам выяснилось, что незадолго до этого Департамент полиции без ведома военных контрразведчиков учредил собственную «небольшую организацию для наблюдения за морскими военными агентами в видах оказания помощи адмиралу Рожественскому»1, к тому времени — командующему 2-й Тихоокеанской эска-дрой, которая готовилась к отправке на Дальний Восток. Эта-то команда филеров и вела наблюдение за графиней Комаровской, на которую в Департаменте были получены «весьма серьезные сведения». Спустя две недели при похожих обстоятельствах лавровское Отделение, к явному неудовольствию его начальника, было отстранено от «разработки» Джона Маршала. Таким образом, едва начавшись,

правительственных учреждений и судебных органов. С начала 1900-х годов Маршал стал переводчиком британских военных атташе — сухопутного (полковника Берссфорда (Веге$Гогс1) и военно-морского (Пейджета (Ра§е1), а затем Кальторпа). В декабре 1904 г. через британского посла российский министр иностранных дел граф В.Н. Ламздорф потребовал, чтобы Маршал покинул Россию (переводчика заподозрили в получении секретной информации о России и передаче ее за рубеж), и в январе 1905 г. он оказался вынужден вернуться на родину, убеж-денный, однако, в полной своей невиновности. — См.: Роге^п ОШсе. Ки551ап Согге$ропс1епсе. 65/1720. Р. 52—54. Записка Маршала в Форин офис. Лондон, б/д [не ранее февраля 1905 г.].

1 Цит. по: Лубянка, 2. С. 128.

контрразведывательные операции чуть было не привели к межведомственному конфликту.

Через месяц, 8 июня 1904 г., Лавров встретился с пред-ставителем Департамента полиции. Между ними было достигнуто джентльменское соглашение о разграничении сфер деятельности — впредь Отделение Лаврова должно было заниматься наблюдением за военными агентами иностранных государств, а Департамент полиции — за военно-морскими. Созданная, таким образом, искусственная ситуация не могла продолжаться долго, и это, вероятно, вполне понимали в обоих заинтересованных ведомствах.

Вскоре Департамент полиции пошел еще дальше. В на-чале июля 1904 г. распоряжением директора А.А. Лопухина в составе Особого отдела было создано специальное Отде-ление по розыску о международном шпионстве. Инициатором создания Отделения и его первым руководителем стал чиновник особых поручений при министре внутренних дел титулярный советник И.Ф. Манасевич-Мануйлов, который недавно вернулся из многомесячной командировки в Париж. При содействии французских спецслужб — секретной полиции и «Разведочного бюро» МВД — он наладил получение документов из японской миссии в Париже, включая копии переписки японских дипломатов. «Проживая в Париже, — писал Мануйлов, — я имел возможность получать сведения о шпионских происках в России и, когда вернулся в Петербург, доложил директору Департамента полиции о необходимости организации для борьбы с международным шпионажем, направленным против нашего правительства. Мой проект был одобрен министром внутренних дел, и мне было поручено организовать особое отделение при Департаменте» . В соответствии с его названием мануйловское Отделение интересовали не только японцы, но вообще все иностранцы, проживавшие в Петербурге, чье поведение и связи вызывали подозрения. Одной из его главных задач стало добывание дипломатических шифров, а также перехват и расшифровка переписки представительств иностранных государств в России со своими правительствами.

Кроме самого Мануйлова, в состав нового Отделения вошел отряд агентов наружного наблюдения, почерковед и фотограф, чиновник Департамента полиции коллежский советник Н.П. Зверев, видный специалист по криптографии и дешифровке В.И. Кривош-Неманич (параллельно его услугами пользовались Военное министерство и МИД) , переводчики А.А. Вилодаки, профессор Петербургского университета по кафедре китайского языка ГТ.С. Попов (ранее многолетний 1-й драгоман российской миссии в Пекине), лектор японского языка того же университета Иосибуми Куроно , а также навербованная Мануйловым «внутренняя агентура» — в основном, из обслуживающего персонала зарубежных посольств в Петербурге. Заместителем Мануйлова был назначен 34-летний выпускник Третьего Александровского военного училища, бывший артиллерист, а с 1904 г. жандармский ротмистр М.С. Комиссаров, также владевший несколькими иностранными языками.

Отделение по розыску о международном шпионстве не имело установленного штатного расписания и каких-либо письменных инструкций и было не только совершенно се-кретным, но и временным образованием. С середины марта 1905 г. оно стало именоваться IV (секретным) отделением дипломатической агентуры Особого отдела Департамента полиции с Гартингом во главе. С отъездом последнего в Париж в связи с назначением на должность заведующего Заграничной агентурой Департамента с сентября 1905 г. ру-ководство Отделением перешло к Комиссарову. Начальник Отделения жил в Петербурге фактически на нелегальном положении, встречаясь со своей секретной агентурой на конспиративной квартире и выдавая себя за иностранца. Благодаря этому служащие зарубежных посольств, работавшие на него, не догадывались, что имеют дело с российским чиновником. К нему на квартиру они доставляли посольские бумаги, включая и дипломатические шифры, которые тут же по ночам Зверев копировал от руки или с помощью фотоаппарата. Пользуясь ими, дешифровщики и переводчики Отделения, которые работали на телеграфе, знакомились с содержанием секретной иностранной дипломатической корреспонденции. За все время своего существования Отделением было добыто 12 дипломатических шифров (включая американский, бельгийский и др.), а его расходы выросли с 23 тыс. рублей в 1904 г. до почти 28,5 тыс. рублей в 1906 г'. Когда летом 1906 г. за границу проникли слухи о существовании этого спецподразделения Департамента полиции, оно было срочно упразднено, причем была уничтожена и большая часть его секретного архива.

В отличие от Лавровского Разведочного отделения в Департаменте полиции об Акаси заговорили много позднее — уже после его отъезда из России, впервые заподозрив в шпионской деятельности еще в довоенные годы. Однако, поломав голову над тем, какие услуги своей горничной (вышедшей вскоре замуж за военного писаря) оплатил Акаси, оставив ей всю обстановку своей небедной квартиры на Галерной , в Департаменте, вероятно, решили, что услуги эти были сугубо личного свойства. Как бы там ни было, об этой стороне своей петербург-ской жизни Акаси в своем докладе не говорит ничего. Зато здесь есть прямые указания на сотрудничество со студентами Петербургского университета Уэда Сэнтаро и Брауном, а также с венгром Николаем (Миклошем) Балогом-де-Галатна. Его контакты с последними двумя остались русской контрразведке неизвестными, в отношении же Сэнтаро дело ограничилось смутными подозрениями. «Хотя и отмечен вольнослушателем С.-Петербургского университета, но до сего времени заходящим в университет замечен не был», — говорилось о нем в годовом отчете Разведочного отделения. На деле этот «студент» по просьбе Акаси пытался нащупать связи с оппозиционно настроенной учащейся молодежью, но тщетно. Иной была роль Брауна и особенно Балога. От первого, нанятого учителем русского языка, Акаси впервые получил более или менее достоверные сведения о состоянии революционного движения не только в самой России, но и на национальных окраинах империи, в первую очередь — в Прибалтийском крае . Венгру же было суждено выполнить еще более важную задачу.

«Австрийский подданный инженер Н.К. Балог де Га- лонт» попал в поле зрения Департамента полиции еще в 1901 г. в связи с «левыми» разговорами, которые тот вел с одним из «интеллигентных» сотрудников охранки. Интерес к нему, однако, быстро угас, поскольку утверждения Балога о том, что он послан в Россию якобы для пропаганды конституционных идей среди интеллигенции, невозможно было принимать всерьез. Тогдашний начальник С.-Петербургского охранного отделения полковник В.М. Пирамидов в донесении директору Департамента полиции прямо назвал речи венгра «пустою болтовнёю» . Незадолго до начала войны с Японией Балог явился с предложением своих услуг прямо к японскому посланнику в России С. Курино и стал, по сути, первым более или менее серьезным «политическим» сотрудником Акаси. Учитывая авантюристические наклонности венгерского инженера, такое начало деятельности японца по вербовке агентуры нельзя было назвать многообещающим, однако именно благодаря этому агенту Акаси удалось в конце концов выйти из той своеобразной изоляции, в которой он пребывал в Петербурге, и установить контакт с представителями оппозиции. Сотрудничество Акаси с Налогом продолжалось, впрочем, недолго. Уже весной 1904 г. стало ясно, что, взявшись доставлять военно-разведывательные сведения о России, он не годился для такой роли, и с ним пришлось расстаться.

10 февраля 1904 г. (по новому стилю) все японское представительство с посланником во главе покинуло Россию. На перроне петербургского вокзала собралась большая толпа зевак, но каких-либо враждебных по отношению к отъезжающим японцам демонстраций, к счастью, не последовало. Посланник Кури но медленно прошел к своему вагону, держа в руках большой букет роз — подарок его супруге жены американского посла Маккормика (К. МсСопшск), которому во время войны предстояло отстаивать японские интересы в российской столице1. На перроне берлинского вокзала, куда поезд прибыл в 6 часов утра 12 февраля, Курино торжественно встречало здешнее японское представительство в полном составе, во главе с послом графом Иноуэ. Во второй половине того же дня в здании посольства был устроен банкет «в честь г-на и г-жи Курино», а вечером японский дипломат дал пресс-конференцию. «Япония не имела намерения выдворять Россию из Маньчжурии», — заявил он; все, чего она желала, было сохранить здесь «режим открытых дверей и $1а1и$ цио», а поскольку добиться этого мирным путем не удалось, оказалась «принуждена прибегнуть к силе». По словам Курино, целью

Японии в начатой ею войне были «определенное решение маньчжурского вопроса и определенная договоренность относительно интересов конфликтующих сторон в Маньчжурии и Корее»'.

Покинув Россию вместе с коллегами-дипломатами и также посетив по дороге Берлин, 22 февраля 1904 г. Акаси вместе с Курино прибыл в Стокгольм. Здесь-то и произошла его первая встреча с сосланными лидерами финской оппозиции, которые базировались в соседней с Финляндией Швеции. Уже в ходе первой беседы, состо-явшейся в доме видного финского конституционалиста И. Кастрена, демонстративно украшенном портретами японского императора и датского принца Фредерика, Циллиакус обещал снабжать Акаси общеполитической информацией о внутреннем положении России. Финн сдержал слово и впоследствии не только писал для японца обзоры о состоянии революционного движения в империи, но, как считают современные исследователи, участвовал и в составлении итогового доклада Акаси . Вместе с тем Циллиакус с самого начала наотрез отказался от роли поставщика секретной информации да и вряд ли вообще мог стать таковым — по характеристике финского историка, его «партия», исключая короткий всплеск популярности в 1905 г., «представляла собой тогда маленькую и раздро-бленную группу людей, которая не оказывала никакого влияния на события в Финляндии» . Взамен Кастрен познакомил японца с несколькими шведскими офицерами, в лице которых тот приобрел квалифицированных и надежных помощников по сбору военных сведений о России (правда, А. Куяла, специально исследовавший их сотрудничество, констатирует, что серьезных разведданных шведы Акаси не предоставили ). По агентурным сведениям начальника Финляндского жандармского управления, в эти же дни Циллиакус посетил в Стокгольме и Курино .

Переезд японского дипломатического представительства в Швецию и тамошняя деятельность Акаси не прошли не замеченными в России. «Серьезного внимания в настоящее время заслуживает то обстоятельство, — вскоре доносил в Петербург начальник Выборгского охранного отделения, — что японская миссия в Петербурге после разрыва дипломатических сношений с Россией избрала себе местожительство именно в Стокгольме. Есть основания полагать, что это сделано с тою целью, чтобы удобнее следить за всем тем, что происходит теперь в России. [...] Ближайшими помощниками японцев для получения необходимых сведений из России могут быть высланные за границу финляндцы, проживающие ныне в Стокгольме; для последних же добывание этих сведений не может со-ставить большого затруднения». В Департаменте полиции нашло полную поддержку предложение об организации «более тщательного наблюдения за теми из финляндских обывателей, которые известны своей близостью с высланным элементом» .

Все это были, однако, полумеры. Руководители российской тайной политической полиции не сумели вовремя понять и оценить потенциальную опасность контактов японцев с финнами и потому ограничились контрдей-ствиями локального характера. Равнодушно встретил известие о переезде японского представительства в Швецию и глава Заграничной агентуры Департамента Л.А. Ратаев. В феврале 1904 г. он вместе с российским консулом в Стокгольме статским советником В.А. Березниковым был занят не выяснением взаимодействия японских дипломатов со ссыльными революционными и общественными деятелями, а более прозаическим делом — организацией подкупа высших полицейских чинов шведской столицы с тем, чтобы те приняли меры для «задержания провозимых через Стокгольм транспортов революционных изданий» (имелась в виду главным образом эсеровская «Революционная Россия») .

Бывший гвардейский кавалерист, заядлый театрал и балетоман, драматург-любитель (писал под псевдонимом «Берников»), известный в петербургских салонах как «корнет Отлетаев», Леонид Александрович Ратаев (1857—1917) был умным, образованным и по-своему талантливым человеком, но, по свидетельству современ-ника, «к полицейскому делу относился без увлечения, несколько свысока» . В свою бытность в 1902—1905 гг. заведующим Заграничной агентурой Департамента полиции он сослужил российской контрразведке плохую службу. Ратаев не только демонстративно отстранился от дел по «военным разведкам», но и интриговал против своих сослуживцев и коллег, также работавших в Западной Европе, рассматривая их как опасных конкурентов. Он стремился сосредоточить заграничный розыск по по-литическим делам исключительно в своих руках, и именно благодаря его хлопотам в 1904 г. была закрыта сначала Балканская, а в начале 1905 г. — и Берлинская агентура Департамента с переподчинением ее сотрудников ему самому как главе центральной агентуры в Париже. Отставленные руководители упраздненных служб не остались в долгу. П.И. Рачковский, заведовавший Заграничной агентурой до 1902 г., и его ученик А.М. Гартинг, пишет современный исследователь, «где только могли, ставили ему палки в колеса», а бывший руководитель Берлинской агентуры, помимо этого, писал на него в Департамент полиции «всевозможные доносы (о халатности и бездействии и т.п.)» . В общем, согласия и взаимопонимания между российскими полицейскими начальниками разных рангов в эти годы явно недоставало. Не способствовала делу и «чехарда» в руководстве Департаментом полиции. После отставки А.А. Лопухина в начале марта 1905 г. и в течение 8 последующих месяцев, когда первая русская революция развивалась по нарастающей да и война с Японией была в разгаре, этот ключевой пост был доверен бесцветным судейским чиновникам — С.Г. Коваленскому и Н.П. Гарину.

Встреча Акаси с финскими оппозиционерами оказалась для него чрезвычайно полезной и перспективной. Его новые знакомые имели обширные, давние и прочные связи в русских и польских революционных и либеральных кругах и сразу ввели его в самую гущу событий1. Благодаря финнам Акаси впервые осознал, что ему предстоит иметь дело не с каким-то бесформенным движением русских «нигилистов», как он считал до сих пор, а с целым букетом сформировавшихся партий и групп, находившихся к тому же в весьма непростых взаимоотношениях. Не во всем полученные Акаси сведения, однако, оказались верны. Так, численность партий эсеров, социал-демократов и кадетов он определял, соответственно, в 800 тысяч и по миллиону членов в каждой из двух последних (преувеличивая, таким образом, реальное количество их участников в 15—20 раз), а основной причиной разногласий между первыми двумя считал партийную «ревность», хотя и осо-знавал наличие у них серьезных программно-тактических расхождений .

Имеющиеся в нашем распоряжении источники не позволяют с точностью установить, когда и при каких обстоятельствах у Циллиакуса и Акаси сложился план финансирования российских революционеров Японией, чтобы ускорить начало вооруженного восстания в России. Один из современных исследователей считает, что принципиально эта идея возникла еще до появления Акаси в Петербурге и, предлагая российским оппозиционерам финансовую поддержку, японский разведчик выполнял указание Общества Черного Дракона, которое рассчитывало получить взамен сведения о состоянии русской разведки и вооруженных сил . Как бы там ни было, судя по докладу Акаси, впервые они обсуждали эту проблему с Циллиакусом уже в феврале 1904 г. . Какое-то время такого рода переговоры Акаси вел, не имея на то формальной санкции не только Токио, но даже кого-либо из находившихся в Европе старших по должности и званию японских официальных лиц. В конце концов этот план получил поддержку со стороны посла Японии в Лондоне виконта Тадасу Хаяси, а затем и японского Генштаба1.

Дальнейшие события развивались стремительно. Уже в начале марта 1904 г. с рекомендацией Кастрена на руках Акаси отправился в Краков на встречу с Рома-ном Дмовским, журналистом и членом Тайного совета националистической Лиги народовой, с которой финны поддерживали тесные контакты, начиная с 1903 г. Обсуждение возможности участия Лиги в вооруженном восстании закончилось вручением Дмовскому рекомен-дательных писем к заместителю японского Генштаба генерал-лейтенанту барону Г. Кодама и одному из ру-ководителей японской разведки генералу Я. Фукусима. Через считаные дни Дмовский отправился в путь и уже в середине мая прибыл в Токио, формально — в качестве корреспондента центрального органа Лиги журнала «Пшеглёнд вшехпольски». Здесь по просьбе Кодама, он составил две обширные записки о внутреннем положении России и польском вопросе. Исходя из стремления руководства Лиги воспрепятствовать любой попытке образовать в русском тылу «польский фронт», Дмовский стремился убедить военное руководство Японии в ошибочности расчетов на использование польского национального движения для ослабления империи и предлагал ограничиться ведением пропаганды среди на- холившихся в Маньчжурии польских солдат с призывом сдаваться в плен.

Иную позицию занимала Польская социалистическая партия (ППС). В феврале 1904 г. ее руководство выпустило воззвание, осуждавшее захватническую политику царской России на Дальнем Востоке, с пожеланием по-беды Японии. В расчете на то, что ослабление царизма создаст благоприятную ситуацию для выхода Польши из ее состава, Центральный революционный комитет (ЦРК) ППС взял курс на подготовку восстания в союзе с другими революционными национальными партиями. Уже в середине марта 1904 г. независимо от Дмовского и Акаси, член ЦРК В. Иодко представил план такого восстания послу Хаяси. Этот план предусматривал широкое распространение революционных изданий среди польских солдат русской армии, разрушение мостов и железнодорожного полотна по линии Транссибирской магистрали, по которой шло снабжение русской армии в Маньчжурии. В апреле ППС пошла еще дальше, предло-жив регулярно поставлять японцам сведения о передви-жениях русских войск и состоянии армии, основанные на сообщениях печати1.

Эти предложения поляков посол Хаяси и военный атташе Утсуноми изложили в своей совместной депеше в Токио, но ответа не получили. Тогда в начале июля 1904 г. для продолжения переговоров в Японию отправился Юзеф Пилсудский. В представленном им в японский МИД меморандуме предлагалось создать японо-польский (в лице ППС) союз и была повторена прозвучавшая еще в марте просьба о предоставлении материальной поддержки на вооруженное восстание . Ответным шагом со стороны Дмовского, все еще на-ходившегося в Японии, явилась новая записка с под-тверждением своей прежней точки зрения. На этот раз Дмовский адресовал ее министру иностранных дел барону Дзютаро. Комура, затем передал в Генштаб, и она была рассмотрена на заседании гэнро. Под влиянием аргументов Дмовского Пилсудскому было объявлено о нежелании японского правительства быть втянутым в польские дела, но для проведения разведывательной работы, диверсий в тылу русской армии и распропаган- дирования польских солдат ему было выделено 20 тыс. фунтов стерлингов, или 200 тыс. рублей . На первый взгляд для Японии это было весьма перспективное пред-приятие — по сведениям газеты «Варшавский курьер», поляки составляли до 40 % личного состава некоторых русских дальневосточных полков5.

Судить о том, как и с какой результативностью эти деньги были потрачены, в полном объеме трудно. В литературе можно встретить указания на отдельные случаи добровольной сдачи в японский плен польских военных формирований". По другим данным, число перебежчиков в Маньчжурии с русской стороны вообще было очень невелико и насчитывало немногим более 100 человек, из которых большинство, по свидетельству очевидцев, составляли «человеческий хлам»2. Характерно, что во время переговоров с представителями польского общественного движения летом 1904 г. глава японского внешнеполитического ведомства гарантировал польским перебежчикам «особое» отношение и обещал, что они не будут рассматриваться в Японии, как обычные военнопленные . Воспоминания русских пленных подтверждают, что поляки содержались отдельно от них и пользовались некоторыми преимуществами . Известно также, что в августе 1904 г. представители ППС вели интенсивные переговоры с эсерами, предлагая объеди-нить усилия для проведения в России террористических актов, в том числе взрывов поездов, шедших на театр военных действий с амуницией, снаряжением и военными припасами . Но эсеры, опьяненные своим недавним успехом на террористическом поприще (состоявшимся 15 июля 1904 г. в Петербурге убийством министра Плеве) и грандиозным откликом на него как внутри России, так и за рубежом, от такой «кооперации» отказались. Интересно, что российский дипломат А.И. Павлов, про-информированный своим агентом в Японии, отметил, что известие об этом убийстве вызвало там «нескрываемое ликование». Японские студенты открыто заявляли, «будто все последние политические покушения в России под-готовлялись и руководились японскими, английскими агентами, кои поддерживают действующую у нас рево-люционную пропаганду материальными средствами» .

Тем временем продолжало развиваться сотрудничество Акаси с Циллиакусом, для которого их встреча оказалась таким же приятным сюрпризом, как и для японца. Еще до начала Русско-японской войны Циллиакус проявлял боль-шой интерес к токийским делам, пристально следил за наращиванием японской военной мощи, посещал Японию и даже некоторые свои статьи подписывал псевдонимом «Самурай». С началом военных действий он открыто предсказал победу Японии и не скрывал, что возлагает на поражение царизма особые надежды, видя именно в этом вернейший путь к расширению финляндской автономии. «Исход Русско-японской войны, — писал он, — имеет для Финляндии необыкновенное значение» . Планы Акаси удивительным образом совпали с давними намерениями самого Циллиакуса, который одним из первых среди финских оппозиционеров осознал пагубность изоляции от русского освободительного движения. Еще в 1902 г. с присущей ему энергией и целеустремленностью сначала в частной переписке, а затем и со страниц редактировавшейся им газеты «Фриа Урд» («Свободное слово») он убеждал соратников в необходимости практического взаимодействия с русскими революционерами и, не теряя времени, самостоятельно приступил к осуществлению своих замыслов. Используя собственный опыт по транспортировке финской запрещенной литературы из Швеции в Финляндию, с осени того же, 1902 г. он начал оказывать аналогичные услуги российским социал-демократам и, по отзыву одного из них, «отлично выполнял свои обязательства» .

Ко второй половине 1903 г. Циллиакус сумел в какой-то степени переломить скептическое отношение к своим начинаниям членов руководящего органа партии пассивного сопротивления — Кагала. На состоявшейся в Стокгольме конференции «финляндских сепаратистов», докладывал директору Департамента полиции Ратаев, ее участники пришли к выводу, что «изолированная кучка финляндских агитаторов бессильна для борьбы с русским самодержавием», и решили «объединиться с русскими революционерами» . В результате по заданию Кагала в конце 1903-го — начале 1904 г. Циллиакус совершил объезд западноевропейских центров русской эмиграции, в ходе которого встретился с социал-демократом Л.Г. Дейчем, эсерами И.А. Рубановичем, Ф.В. Волховским и Н.В. Чайковским, анархистом князем П.А. Кропоткиным, поляками Р. Дмовским и Л. Балицким. Помимо установления или возобновления связей с российской революционной эмиграцией, цель этой поездки Циллиакуса заключалась в организации «финляндского бюро прессы» для усиления антироссийской агитации.

Сведения обо всех этих шагах Циллиакуса заведующий Заграничной агентурой Департамента полиции получал непосредственно от главы эсеровской Боевой организации Е.Ф. Азефа, которому удалось настолько близко сойтись с финном, что тот использовал его в своих поездках в качестве своеобразного «гида». Опасаясь провалить своего лучшего сотрудника («Больше всего на свете я боюсь Вас скомпрометировать и лишиться Ваших услуг», — признавался он сам в переписке с Азефом'), Ратаев специально просил директора Департамента А.А. Лопухина, чтобы в дело были посвящены только он сам да министр В.К. Плеве. Сведения Заграничной агентуры, однако, показались министру настолько любопытными, что он познакомил с ними Николая II, который также нашел их «интересными». Всецело и, как потом выяснилось, опрометчиво полагаясь на осведомленность и преданность Азефа, руководители тайной политической полиции Российской империи ограничились простым наблюдением за развитием событий, не предпринимая ничего, чтобы воспрепятствовать осуществлению широкомасштабных планов финского «активиста».

В деле объединения сил российской революционной эмиграции наибольшие надежды Циллиакус связывал с партией эсеров, о чем недвусмысленно заявил еще на упомянутой стокгольмской конференции, а в марте 1904 г. — и самому Акаси. Тем временем среди соратников финна начали зреть террористические замыслы. В январе 1904 г. отставной офицер Генрих Биодэ (Н. В1аис1е1) обратился по почте к фактическому руководителю эсеровской партии М.Р. Гоцу с просьбой предоставить в распоряжение финнов несколько бомб «новейшей конструкции». «Гоц, — сообщал в Петербург Ратаев, — был чрезвычайно возмущен такой неконспира-тивностью [...] и поспешил ответить, что он [...] о бомбах ничего не знает, ни в какие террористические замыслы не посвящен и вообще не понимает, почему именно к нему Биодэ обращается с подобной просьбою»'. Несмотря на это, в дальнейшем наиболее тесные связи, в том числе и в области боевой работы, у финнов установились именно с эсерами. Для Циллиакуса «платой» за это сотрудничество стал окончательный разрыв с «финскими патриотами» (т.е. с руководством партии пассивного сопротивления), который произошел осенью 1904 г. . «К концу июня [ 1904 г.], — писал в своем докладе Акаси, — отношения между Циллиакусом и основными оппозиционными партиями созрели. Он и я почти одновременно отправились в Париж, где вместе с представителем партии "Сакартвело" Деканози и партии "Дрошак" графом Лорис-Меликовым совещались по поводу плана организации беспорядков в России. Затем Циллиакус отправился в Лондон на переговоры с Чайковским. После этого с моей рекомендацией на руках он встретился с Утсуноми, чтобы затем повидаться с Хаяси. Поскольку Утсуноми получил (благоприятный) ответ от заместителя начальника Генерального штаба, я обещал Циллиакусу, что выплачу ему 3000 иен на печатание прокламаций» .

Таким образом, благодаря Циллиакусу в первой по-ловине 1904 г. сотрудничество японского разведчика с российскими революционерами развивалось успешно и по многим направлениям сразу и первоначально борьбу с ним русская контрразведка очевидно проигрывала. Про-зорливее своих коллег-контрразведчиков оказался российский военный атташе в Париже, который следующим образом прокомментировал назначение бывшего секретаря японского посольства в России С. Акидзуки посланником в Швеции в начале августа 1904 г.: «Указанное назначение последовало с целью развития организации шпионства при содействии недовольных финляндцев и нигилистов, так как [...] Стокгольм является одним из центров шпионской деятельности японцев» .

<< | >>
Источник: Д.Б. Павлов. Японские деньги и первая русская революция Д.Б. Павлов .—М.: Вече,2011. — 288 с.. 2011

Еще по теме Глава IПОЛКОВНИК МОТОДЗИРО АКАСИ: ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ С РОССИЙСКОЙ ОППОЗИЦИЕЙ:

  1. 5. Проникновение западных идей и первые ростки сирийского патриотизма. Российское присутствие в Сирии и Палестине в XIX в.
  2. Глава 7неформальные контакты руководителя с персоналом
  3. Глава 14. Римская империя в первые века нашей эры
  4. ГЛАВА 14 Возникновение и первые шаги государств Латинской Америки
  5. КРАХ ИЛЛЮЗИЙ И ОППОЗИЦИЯ
  6. 7.1. Реформирование партии тори в период оппозиции
  7. Рост антитокугавской оппозиции и кризис власти
  8. 9.1. Изменения в установках консерваторов в период оппозиции
  9. 2. ИМПЕРАТОРСКАЯ ВЛАСТЬ И ОППОЗИЦИЯ
  10. 8.1. Угроза раскола Лейбористской партии в годы оппозиции
  11. Начало оппозиции против абсолютизма.