<<
>>

III Закон «насыщения преступностью». — Вытекающая отсюда малая действенность наказаний. — Исторические, статистические, психологические доказательства.

34. После этих предварительных замечаний39 своевременно и полезно будет бросить взгляд на данные относящиеся к периодическому росту преступности в некоторых странах Европы; эти данные я рассматриваю на основании наиболее полных официальных статистических сборников.

Как я уже говорил, я отнюдь не имею в виду заниматься сравнительной статистикой, но желаю лишь дать общую картину движения преступности.

Данных, относящихся к разным странам и не могущих быть сравниваемыми друг с другом, но однородных в пределах каждой отдельной серии в одной стране, вполне достаточно для выяснения некоторых явлений, особенно при помощи диаграмм.

Общее явление, с первого взгляда заметное во всех изученных нами странах, — это приблизительное постоянство ежегодного числа тяжких преступлений и постоянный рост менее тяжких преступлений; особенно это можно сказать о тех странах, в которых статистические исследования производились в течение сравнительно продолжительного срока, каковы Франция, Англия и Бельгия.

Без сомнения, это повсеместное явление объясняется главным образом постепенным увеличением в сфере менее тяжкой преступности числа нарушений специальных законов, которыми постоянно дополняются законы, первоначально вошедшие в уголовное уложение; но вместе с тем оно отчасти является также показателем действительного изменения преступной деятельности в течение последнего столетия; и это изменение, заключающееся в том, что обман все более занимает место насилия, буржуазные имущественные преступления заменяют средневековые посягательства на личность, вместе с тем уменьшает интенсивность и увеличивает распространенность преступности.

Словом, общий характер эволюции преступности в течение последнего века заключается отчасти в постоянной замене преступлениями, имеющими форму обмана, преступлений насильственных, а с другой стороны, в уменьшении или в остановке на одном уровне естественной преступности, между тем как преступления по закону или преступления условного характера увеличиваются в числе либо вследствие действительного роста преступности, либо формально, вследствие увеличения специальных запретительных законов.

Есть еще одна черта, общая всем изученным странам, — это то, что в пределах тяжкой преступности наблюдается заметное уменьшение числа имущественных преступлений (Франция, Англия, Бельгия, Германия, Ирландия), между тем как число тяжких посягательств на личность, напротив, или остается неизменным, как, например, во Франции и Бельгии, или же увеличивается, например в Англии и особенно в Германии.

Это явление в области посягательств на личность вполне соответствует реальным условиям преступной деятельности и в то же время стоит в зависимости от роста народонаселения.
Что же касается имущественных преступлений, то, оставляя в стороне тот факт, что из преступлений, совершаемых насильственным путем, они постепенно превращаются в преступления, совершаемые путем хитрости и обмана, — что зависит от значительного увеличения движимой собственности — уменьшение среди них тяжких форм только кажущееся; в большинстве случаев оно есть результат искусствен-ного изменения судебной компетенции, происходящее от отнесения многих из этих преступлений в ведение исправительного суда.

Теперь приступим к общему указанию главных данных, полученных из статистики различных стран.

Следует предварительно заметить, что для общего определения направления, принятого преступностью, необходимо прежде всего выяснить характер обнаруженных преступлений. Действи-тельно, сведения о преступниках, осужденных различными судами, хотя и представляют более верный материал с юридической стороны, все же с точки зрения статистики имеют меньшее значение. Это зависит не только от того, что число судившихся и осужденных судом (преступления по закону) не заключает в себе всех преступлений, совершенных {действительная преступность) или обнаруженных (видимая преступность) в течение данного года, но главным образом от того, что это число зависит от множества изменчивых влияний, могущих изменить его соотношение с действительной преступностью; последняя же при сравнении годовых периодов стоит гораздо ближе и находится в гораздо более прямой зависимости от состояния видимой или обнаружен-ной преступности.

Правда, число обнаруженных преступлений зависит до некоторой степени от большей или меньшей склонности населения доводить до сведения властей о совершенных преступлениях или деяниях, кажущихся таковыми. Хотя такая склонность различна у разных народов, благодаря чему еще более возрастает трудность сравнения преступности у разных народов, все же очевидно, что у одного и того же народа эта склонность мало меняется из года в год, гораздо меньше, чем работоспособность и компетенция судебных учреждений41,

Исследование относительного числа преступлений42 позволяет сделать два очевидных заключения о постоянном росте преступности в Италии.

I.

До 1890 г. эта преступность обнаруживала тенденцию к равномерным периодическим колебаниям около максимума, установившегося в 1880 г.; начиная с 1890 г. она стала в очень значительной мере возрастать.

Эта постоянная смена повышения и понижения, происходящая приблизительно через каждые 5 лет, — как я уже говорил в третьем издании моего сочинения (1892) — конечно, не указывает на существование постоянного закона периодичности колебаний (это настолько верно, что в течение последних пяти лет эта периодичность перестала наблюдаться). Но если на нее смотреть лишь просто как на эмпирически познанное и временное явление, она все-таки представит значительный интерес не только потому, что служит критерием, помогающим нам объяснить наш второй вывод, еще более важный, относительно периодического движения преступности в Италии, но и по тому объяснению, которое можно дать ей самой.

В самом деле существует почти постоянный закон, согласно которому в преступности всех стран наблюдается обратная пропорциональность в годовом движении посягательств на личность и имущество, так что когда число первых преступлений увеличивается, число вторых — падает, и у/се уе/да; это зависит от того, что наиболее важные и в то же время наиболее изменчивые факторы (хороший урожай и мягкая температура) влияют на уменьшение числа имущественных преступлений и увеличивают число кровавых и половых преступлений. А имущественные преступления главным образом и определяют уровень годичной преступности, так как они гораздо многочисленнее посягательств на личность43. Итак, причину этого распределения преступности по пятилетиям, в период до и после 1880 г., надо искать главным образом в экономическом процветании или кризисах, а также в разнице годовой температуры; эти причины действовали особенно сильно в 1880 г., когда была очень холодная зима и происходил земледельческий кризис (выразившийся в высоких ценах на хлеб). Затем в течение следующих лет мы видим очень мягкую среднюю температуру и очень большие урожаи; в 1886 же году и еще в течение нескольких лет зимы были очень суровы и наблюдался острый экономический кризис44.

II.

Тенденция или общее направление этих колебаний определились совершенно ясно за последние 10 лет (еще в 1892 г. казалось, что они имеют скорее стремление к повышению, чем к понижению) решительно в сторону постоянного увеличения преступности.

В самом деле мы можем констатировать (когда мы рассматриваем продолжительные периоды, это особенно бросается в глаза), что в периодическом движении преступности в каждой из европейских стран надо различать два момента, — с одной стороны, колебания более или менее продолжительные в сторону уменьшения или увеличения преступности, с другой стороны — общее постоянное движение в одном направлении. Эти колебания зависят от ежегодных изменений тех или других факторов, влияющих на наиболее часто повторяемые преступления, как-то: от высоты урожая, годовой температуры, промышленных и политических кризисов и т.д. (так, амнистии 1876, 78, 93 и 95 годов повлияли на число арестантов, отбывавших наказания); второе же, постоянное движение наоборот определяется основными условиями, как физическими, так и социальными, в которые поставлена отдельная страна (я не принимаю при этом в расчет класс преступлений, искусственно созданных новыми законами).

В последнее время вопрос о преступности вызвал в Италии оживленные разногласия вследствие того, что в общих границах преступности каждой страны искусственные факторы, создаваемые деятельностью судов и новыми законами, действуют совместно с естественными факторами; на эти разногласия повлияло также то, что у нас этот вопрос имеет не только теоретическое, но и практическое и полемическое значение, то есть значение и в области науки, и в области политики.

В самом деле в споре между криминалистами-классиками и позитивистами рост преступности часто приписывался вине первых и их доктринерству, тому, что Гольцендорф называет «несостоятельностью системы наказаний, применявшейся до сих пор». И наоборот, криминалисты-классики пытались отрицать и рост преступности, и несостоятельность пенитенциарной системы, чтобы не судили о полезности для общества их абстрактных теорий по результатам последних. В области же политики, где еще живы предрассудки, будто общественная жизнь в главных своих чертах зависит скорее от искусственного влияния того или другого правительства, чем от естественных факторов (на самом деле большей частью находящихся вне сферы действия правительства), признавали или отрицали рост преступности, главным образом вдохновляясь или официальным оптимизмом, или пессимизмом оппозиции45.

Вот почему только тогда, когда оспаривать реальность этого роста преступности в Италии стало невозможно, именно около 1889 г., он был официально признан. Поэтому я был прав, утверждая с самого начала, что констатированное в период времени от 1881 до 1884 г. уменьшение преступности не давало права говорить о действительном улучшении в этой области, так как лишь непомерный рост преступности в 1880 г. заставлял смотреть оптимистически на сравнительно более благоприятное положение дел в течение последующих годов. Конечно, если во время лихорадки температура достигает 40°, то падение даже на один градус уже представляется улучшением; но принимать простые годичные колебания, не имеющие постоянного значения, за общую и постоянную тенденцию к понижению является полнейшей иллюзией. Достаточно в самом деле лишь бросить взгляд на некоторые более длинные ряды статистических данных, касающихся, например, проступков во Франции, Англии, Бельгии, преступлений и проступков в Пруссии, чтобы убедиться, что колебания в сторону понижения, продолжающиеся даже в течение нескольких лет подряд, отнюдь не мешают новому повышению, несмотря на иллюзорную надежду, особенно часто возникавшую во Франции, что наступило уже действительное уменьшение преступности; такая надежда высказывалась, например, в годовых отчетах министра юстиции по поводу этих временных колебаний.

Я не буду долго останавливаться на красноречивых доказательствах обратной тенденции к возрастанию, на более высокой цифре в Италии арестантов, осужденных судом, и на другом пе-чальном симптоме, встречающемся у нас так же постоянно, как и в других странах Европы, а именно на упорном возрастании процента малолетних преступников. Факты, к сожалению, поспешили мне на помощь и обнаружили новое увеличение числа обнаруженных и рассмотренных судом преступлений в течение 1886-1897 гг.46

Относительно других европейских государств мы имеем следующие цифры:

1826-28 1893-95

Рассмотрено случаев полицейских нарушений (соп/гауепИот) на

Рассмотрено проступков (с/ёНХ) на

Рассмотрено преступлений против личности на

Рассмотрено имущественных преступлений на

Лиц, судившихся исправительными судами (в силу коррекционализации) за преступления против личности на

Лиц, судившихся исправительными судами за имущественные преступления (в силу коррекционализации) на

Лиц, судившихся за про-ступки на

Лиц, судившихся судом присяжных за тяжкие преступления против личности на

100

398

100

418

100

93

100

32

100

109

100

162

1840-42 1893-95

100

310

100

75

19

100

Лиц, судившихся судом присяжных за имуществен-ные преступления на

1857-59 1893-95

Общее число лиц, судившихся суммарным порядком за проступки и нарушения на 100 176

Лиц, судившихся уголовным судом за преступления

против личности на 100 141

За 32 года

Лиц, судившихся уголовным судом за имущественные преступления и за подделку денежных знаков на 100 52

1864-66 1893-95

Число лиц, судившихся

суммарным порядком за

проступки и нарушения... на 100 87

Лиц, судившихся уголовным

судом за преступления

против личности на 100 50

Лиц, судившихся уголовным

судом за имущественные

1835-37 1893-95

преступления и за подделку

денежных знаков на 100 52

1854-56 1876-78

Число дел о нарушениях

и краже леса на 100

132

За 25 лет

134

Число дел о преступлениях и проступках на 100

1881-84 1891-93

Число лиц, осужденных за преступления и проступки против общественного

порядка на 100

Число лиц, осужденных за преступления и проступки против личности на 100

126

Германия47.

. За 12 лет

139

Число лиц, осужденных за имущественные преступления и проступки на 100

1867-69

Число лиц, осужденных за преступления на 100

1874-76 100 1874

100

100 100 1883-85

100 100

За 22 года

За 20 лет

Число лиц, осужденных за проступки на 100

Число лиц, осужденных за нарушения (соШгауепИопз)...на

Число лиц, осужденных за посягательства

на личность на

Число лиц, осужденных за посягательства

на имущество на

¦За 11 лет

Число лиц, осужденных за другие посягательства .... на

Число лиц, судившихся за проступки на

1893-95 116

620 1893-95

173 1894

245

73 152 1891-93

198 114

За 29 лет

Число лиц, судившихся за нарушения на

Эти данные обнаруживают одно общее и постоянное явление, а именно заметное увеличение числа мелких преступлений, то есть преступлений по закону, имеющих характер нарушений; для более тяжких естественных преступлений (против личности) на-блюдается или стационарное состояние, или значительно меньшее увеличение. Что же касается имущественных преступлений (|сптез), то они заметно становятся реже (во Франции, Бельгии, Англии и России) или же учащаются в сравнительно небольшой степени (в Германии)50.

Но в этом постоянном явлении надо отличать простую види-мость от того, что соответствует действительности.

В самом деле уменьшение числа тяжких посягательств на собственность происходит отчасти просто вследствие того, что рассмотрение их передано другой судебной власти вследствие кор- рекционализации преступлений. Судебная практика (во Франции и Италии до 1890 г.) или сам закон (в Англии в 1856 и 1879 гг.; в Бельгии в 1838 и 1849 гг.; в Италии благодаря распоряжениям

относительно применения уложения 1890 г., ограничившим компетенцию суда присяжных; в России — законом 1882 г. о краже со взломом) передали эти дела из ведения суда присяжных, приговоры которых носят случайный характер, в ведомство других судов, налагающих наказания менее тяжкие, но с большим постоянством. И в самом деле, преступления против личности, менее допускающие изменения подсудности, не обнаруживают этого постоянного и заметного уменьшения. Так, в Бельгии постоянное возрастание числа преступлений, переданных в ведение исправительного суда, падает главным образом на имущественные преступления.

Точно так же значительное увеличение мелких проступков по закону должно быть отнесено не только на счет количества поли-цейских агентов, которое также постоянно возрастает, но и на счет создания новых проступков и нарушений позднейшими законами. Так (я не могу входить здесь в подробности), во Франции закон 1832 г. о нарушении правил о надзоре, 1844 г. — о посягательствах на железнодорожные пути, 1849 г. — о высылке иностранных беглецов, 1873 г. — о пьянстве и 1874 г. — о наборе лошадей и т.д., в Германии законы, изданные для защиты рабочих, о праздничном отдыхе и т.д. создали целый ряд новых видов проступков и нарушений.

Правда, как совершенно справедливо замечает Жоли51, другие законы начиная с 1825 г. уничтожили некоторые виды проступков или же уменьшили случаи их совершения менее строгими постановлениями. Но все-таки число новых проступков значительно превышает число немногих отмененных или ограниченных в объеме проступков; поэтому нельзя, как это делает Жоли, отрицать того, что общее возрастание преступности во Франции в известной мере носит искусственный характер, обусловливаясь отчасти новыми законами. Это, впрочем, не помешало некоторым видам преступлений, наиболее часто совершаемым и не затронутым изменениями в законодательстве, как-то: воровству, нанесению ран, преступлениям против нравственности — действительно и сильно возрасти во Франции за последние 60 лет.

В Англии увеличение числа преступлений, судившихся сум-марным порядком на основании закона 1856 г. (благодаря которому уменьшилось число имущественных преступлений), зависит в значительной степени, как замечает Леви52, от введения целой массы новых законов; особенно много новых деликтов создал ЕйисаИоп Ас1 1873 г., который в 1878 г. был нарушен 40 тыс. раз, в 1886 г. — более 65 тыс. раз, а в 1894 г. — более 62 тыс. раз.

Относительно этой маловажной преступности в Англии (которая так многочисленна, потому что в состав ее входят и деяния, которые в законодательствах итальянском, французском, бельгийском, австрийском, прусском и испанском считаются «нарушениями» (сопгауепПопз) и число которых очень значительно) надо заметить, что возрастание на 76% в течение 30 лет обязано своим происхождением более увеличению легких, чем серьезных проступков, проступков в истинном смысле слова. Будь иначе, между общим ростом преступности в Англии и на континенте Европы была бы значительная разница.

Если рассмотреть в отдельности проступки, судившиеся в Англии суммарным порядком, то окажется, что самое значительное увеличение выпадает на долю нарушений законов против пьянства (вместо 82 196 в 1861 г., 189 697 в 1882 г., 183 221 в 1885 г. и 165 139 в 1886 г.), а также против местных законов, между тем как настоящие проступки против личности (аззаиИз) и собственности (з1еаИп^, 1агсепу, таИсюиз, о//епсез) не обнаруживают такого значительного усиления. Наоборот, во Франции настоящие проступки — нанесение побоев и ран, кражи и т.д. — обнаруживают большой рост независимо от новых законов.

В самом деле, справляясь с данными статистики, имеющимися сейчас у меня в руках, мы видим следующее:

1861-63 1879-81

Число лиц, судившихся суммарным

порядком за аззаиИз с 100 до 102

Англия { Число лиц, судившихся суммарным порядком за 5(еаИп§, Iагсепу,

таЧс'юиз, о$епсез » 100 » 110

Число рассмотренных судом случаев умышленного нанесения

Франция побоев или ран » 100 » 134

» 100 1874-78

с 100

» 100 1871-75

» 116 1889-93

до 79

» 116 1888-92

до 138 » 121

Англия

Франция

Число рассмотренных судом случаев простого воровства

Число лиц, судившихся суммарным порядком за аззаиШ (удары и раны) Число лиц, судившихся суммарным порядком за Iагсепу (воровство)

Число лиц, судившихся исправительным судом за умышленное

нанесение ран и побоев с 100

Число лиц, судившихся исправи-тельным судом за воровство » 100

Таким образом, в Англии, судя по приведенным данным, обнаруживается не только общее уменьшение числа мелких преступных деяний, но и в частности уменьшение числа легких проступков против личности и меньшее увеличение числа незна-чительных имущественных преступлений сравнительно с Францией и остальной Европой53.

Этот факт, даже если принять в расчет увеличение в Англии более тяжких посягательств на личность (которое, конечно, до некоторой степени объясняется огромным ростом населения, увеличившегося в Англии за 63 года вдвое), доказывает благотворное влияние английских учреждений на социальные факторы преступности, как-то: на беспризорных детей, на пауперизм и т.д.; особенно полезным оказалось улучшение положения рабочих классов54, несмотря на рост экономической жизни, развивающейся в Англии, конечно, не менее интенсивно, чем во Франции и остальных странах Европы. Все это, подтверждая правильность нашего взгляда на факторы преступности и на те предупредительные меры борьбы, которые следует применять даже в той фазе экономического развития, в которой мы находимся сейчас, опровергает теорию Полетти.

Поступательное движение преступности в наше время наблюдается также и в Америке. Оно констатировано в Мексике, где за время с 1871 по 1885 г. наблюдается увеличение общей преступности на 28%; оно наблюдается также в Бразилии, в Буэнос- Айресе, в Соединенных Штатах. Правда, относительно последнего государства труднее добыть полные и заслуживающие доверия данные за каждый год; однако по вычислениям Уайта приходился 1 заключенный на 3442 жителя в 1850 г., 1 — на 1647 в 1860, 1 — на 1171 в 1870, 1 - на 855 в 1880 и 1 - на 757 в 1890 г. Впрочем, в Соединенных Штатах, по-видимому, произошло увеличение преступности в одной половине территории (скорее увеличение числа арестантов, зарегистрированных производимыми через каждые 10 лет переписями); между тем на другой половине территории преступность уменьшилась, особенно сравнительно с ростом населения; то же явление наблюдается в некоторых частях Австралии, например в Новом Южном Уэльсе.

Но главная роль в общем увеличении преступности, не только преступности по закону, но и преступности естественной, наблю-даемом нами на континенте Европы, принадлежит преимущественно другим причинам, не тем, которые мы только что отметили и которым на самом деле статистические данные придают лишь кажущееся значение. Наиболее общей и постоянной причиной этого рода — оставляя в стороне различные элементы социальной среды — является рост народонаселения.

Рассматривая числа, собранные в предисловии к книге об изменениях гражданского состояния в Италии (1883), цитируемые Ьечаззеиг'ом55 и дополненные более новыми данными, мы видим, что параллельно росту преступности население различных стран увеличилось (за исключением Ирландии, где вследствие усиленной эмиграции население уменьшилось) в следующей пропорции: Италия с 1873 (27 165 553) по 1894 (30 818 248) увелич. на 40% Франция » 1826 (31 858 937) по 1894 (38 380 000) » » 20% Бельгия » 1840 (4 072 619) по 1894 (6 341 958) » » 57% Пруссия » 1852 (21 046 984) по 1878 (26 614 428) » » 26% Германия » 1882 (45 717 ООО) по 1893 (50 778 000) » » 10% Англия » 1831 (13 896 797) по 1894 (30 060 763) » » 117? Англия » 1861 (20 066 224) по 1894 (30 060 763) » » 50% Ирландия » 1861 (5 798 967) по 1894 (4 600 599) уменьш. на 20% Цислейтанская Австрия » 1869 (20 217 531) по 1894 (24 649 193) увелич. на 21% Испания » 1883 (17 158 672) по 1892 (17 938 151) » » 4%

Этот рост населения является естественной и постоянной причиной роста преступности, так как благодаря ему увеличиваются разного рода отношения, число предметов и лиц на пространстве неизменившейся территории, особенно же в городских центрах. Но не следует забывать, что рост населения служит причиной роста преступности только в том случае, если его влияние не нейтрали-зуется целиком или отчасти другими влияниями, особенно влияниями социального характера, смягчающими или предупреждающими преступления; примером может служить Англия, где, по-видимому, преступность увеличивается не тогда, когда проис-ходит нормальное увеличение населения, живущего на определенной территории, а лишь тогда, когда число жителей внезапно увеличивается вследствие быстрой перемены экономических условий данной территории (формы труда).

Во-вторых, по совершенно справедливому замечанию Росси56, если сравнивать процент роста населения с процентом роста преступности, то непременно впадешь в неточность; между прочим, так поступает итальянская судебная статистика, а также Бодио, который в своем отчете о преступности в Италии за время с 1873 по 1883 г. говорит, что, раз население за 11 лет увеличилось на 7 '/2%, то преступность также может за этот период возрасти на 7 '/2% и это не дает основания говорить об ее усилении57. В самом деле в Италии на рост населения влияет исключительно перевес числа рождений над числом смертей (эмиграция здесь гораздо значительнее иммиграции); а новые рождения увеличивают население контингентом лиц, неспособных увеличить преступность, по крайней мере неспособных быть активными субъектами преступлений в течение первых 10 или 15 лет; между тем смерть уносит множество людей, главным образом в том возрасте, когда человек может совершить и действительно совершает преступления58.

Не имея возможности заняться подробным исследованием других стран, я ограничусь тем, что приведу здесь некоторые име-ющие значение факты, получающиеся из изучения графической таблицы. Например, выясняется, что большой неурожай 1846—47 гг. оказал совершенно одинаковое влияние на имущественные преступления во Франции и Бельгии; в Ирландии волнения со-циально-политического характера вызывают резкие колебания в преступности; обнаружена полная аналогия между движением преступности во Франции и Пруссии, где за мирным периодом, который тянулся последние 10 лет перед войной 1870—71 гг. (это время отличается необыкновенным уменьшением числа зарегистрированных статистикой преступлений), следует период продолжительного и значительного роста преступности, что можно объяс-нить только наступлением тяжелых экономических условий и острыми кризисами; влияние последних во Франции, Англии и Италии выразилось между прочим и в том, что значительно возросла смертность. Эти факты в своих основных чертах показывают, насколько тесна зависимость преступности от множества различных факторов.

Итак, оставляя в стороне подробное изучение некоторых социальных факторов преступности, доступных статистическому исследованию и указанных мной в моих зи11а сптшаИ(а т Ргапс'ш, как-то: увеличение числа агентов судебной полиции, высота урожая хлеба и винограда, развитие алкоголизма, условия семейной жизни, увеличение общей суммы предметов движимой собственности, развитие гражданского правосудия, торговые и промышленные кризисы, высота заработной платы, улучшение в общих условиях существования и т.д., оставляя в стороне большой рост образования и учреждений призрения и благотворительности, мы приступим теперь, стоя на почве общих данных уголовной статистики, к индуктивным теоретическим и практическим вы-водам, относящимся к уголовной социологии.

35. Вышеприведенные данные показывают, что естественная преступность и преступность по закону в общем постоянно увеличиваются при более или менее значительных ежегодных колебаниях, которые, накопляясь, временами становятся настоящими волнами преступности. Отсюда видно, что уровень преступности определяется для каждого года различными условиями физической и социальной среды, влияние которых комбинируется с прирожденными наклонностями и случайными обстоятельствами, в которые попадает субъект; здесь мы имеем дело с законом, который по аналогии с законами химии я назвал законом насыщения преступностью. Подобно тому как в определенном количестве воды при данной температуре растворяется определенное количество химического вещества, ни одним атомом меньше или больше, точно так же в данной социальной среде, с данными индивидуальными и физическими условиями, совершается определенное число преступлений, ни меньше, ни больше59.

Наше незнание множества физических и психических законов и бесчисленных обстоятельств, сопровождающих реальные факты, мешает нам предвидеть с точностью, каков будет уровень преступности; но все-таки этот уровень является неизбежным и необходимым продуктом данной физической и социальной среды. В самом деле, статистика доказывает, что изменения в этой среде постоянно сопровождаются пропорциональными изменениями преступности. Во Франции, например (такое же замечание можно сделать и относительно любой другой страны, где собрано достаточно данных), число преступлений против личности изменяется очень мало в течение 62 лет; и мы видим то же самое в Англии и Бельгии, потому что соответствующая среда представляет нечто устойчивое, так как прирожденные наклонности и человеческие страсти не могут часто и значительно меняться, если не произойдет необычайных метеорических или социальных переворотов. Мне действительно удалось доказать, что наиболее значительные изменения в общей картине преступлений против личности наблюдались во Франции или в эпоху политических революций, или в годы, когда было особенно жаркое лето и когда потребление мяса, хлеба и вина было необычайно высоко; таковы, например, годы с очень высокой преступностью с 1849 по 185260. Относительно менее тяжких посягательств на личность, носящих более случайный характер, я доказал, что, например, умышленное нанесение ран случается чаще всего в те годы, когда урожай винограда более или менее высок. Что касается колебаний по месяцам преступных деяний этого рода, то особенно часто наносятся раны в месяцы, наиболее близкие ко времени сбора винограда, несмотря на то что число других посягательств на личность уменьшается, начиная с июня. Зато сильные колебания наблюдаются в цифрах имущественных преступлений, а еще более в цифрах неважных проступков, вследствие меньшей устойчивости их специальной среды, то есть экономического положения, находящегося постоянно в состоянии, так сказать, неустойчивого равновесия, например, в годы голода и неурожая, в периоды торговых, финансовых и промышленных кризисов и т.д.; я не говорю уже о влиянии физической среды, которое и здесь дает себя чувствовать; по моим наблюдениям, имущественные преступления очень заметно увеличиваются в годы, когда зима очень холодна, и наоборот, число их значительно уменьша-ется в годы с более мягкой температурой61.

Это соответствие между наиболее общими, могущественными и изменчивыми физическими и социальными факторами преступности и наиболее характерными проявлениями последней в виде, например, воровства, нанесения ран и изнасилования, настолько велико и постоянно, что во время моих исследований преступности во Франции за период в 50 лет, если я встречал в этих преступлениях какое-нибудь резкое отклонение от средней нормы, то всегда мог предвидеть, что в этом году я найду заре-гистрированным земледельческий или финансовый кризис, или политическую революцию, или найду в метеорологических статистических данных указание на холодную зиму или особенно жаркое лето и т.д. Таким образом, наблюдая кривую диаграммы уголовной статистики, я мог восстановить в общих чертах исторические перемены целой страны, подтверждая при помощи этого психологического опыта реальность закона насыщения преступ-ностью.

Это еще не все: можно добавить, что подобно тому как в химии можно наблюдать перенасыщение благодаря нагреванию жидкости, в которой растворяется вещество, так и в уголовной социологии, кроме регулярного, постоянного насыщения иногда встречается настоящее перенасыщение преступностью, которое происходит вследствие наступления исключительных явлений в общественной жизни. В самом деле, прежде всего необходимо отметить, что основная и типичная преступность вызывает в виде как бы рефлекса известные преступления, потому что усиление тяжкой или более частой преступности само по себе, естественно, влечет за собой большее число случаев сопротивления и оскорбления властей, лжесвидетельства, обид, нарушений правил о надзоре, побегов и т.д. К этому следует прибавить, что некоторые преступления постоянно сопровождаются другими придаточными преступлениями, которые сначала являются последствием, а затем в свою очередь становятся стимулом для совершения преступлений того рода, которыми они были вызваны. Так, с учащением краж учащается покупка краденого, укрывательство; с учащением убийств и нанесений ран — ношение запрещенного оружия; с учащением случаев прелюбодеяния — нанесение оскорблений, дуэлей и т.д. и у/се уегза.

Но иногда, временно и в виде исключения, наблюдается настоящее перенасыщение преступностью в полном смысле этого слова. Ирландия и Россия дают нам красноречивые примеры этого явления. То же самое можно наблюдать повсюду, особенно же в Америке, в период выборов. Во Франции также в период, предшествовавший соир й Ё1а1 2 декабря 1851 г., и в период, непосредственно следовавший за этим событием, число случаев укрывательства преступников, которое в любой из четырехлетних периодов начиная с 1826 и до 1881 г. не превышало 50, в четыре года, с 1850 до 1853, дошло до 239. Точно так же и в Италии наблюдается исключительный рост преступлений против безопас-ности государства и против общественного порядка, который, очевидно, является следствием экономического, политического и социального кризиса, пережитого этой страной в 1898 и 1899 гг. Во Франции во время голода 1847 г. разграбление запасов хлеба наблюдалось 42 раза в течение одного года, между тем как в течение 55 лет вместе этот вид преступления зарегистрирован 75 раз. Следует также отметить, что в те годы, когда съестные припасы дороги, а зимы холодны, совершается множество краж и мелких проступков с целью получить помещение и пищу в тюрьме, на что часто указывают в своих речах даже представители прокуратуры. Я сделал еще то наблюдение, что во Франции другие имущественные преступления уменьшаются в числе во время неурожая по аналогичным психическим побуждениям, приводящим к своего рода статистическому парадоксу. Например, я констатировал, что если цвель и филоксера являются средством более действенным, чем строгость наказания, для понижения числа случаев нанесения ран или побоев, то голод в свою очередь гораздо более действенное средство, чем решетки или спущенные с цепи собаки на тюремном дворе, для предупреждения побегов заключенных; в самом деле число побегов, как показывает статистика, значительно уменьшается в годы голода, что объясняется желанием заключенных иметь даровое помещение и пропитание в тюрьме на счет государства. Другим подтверждением этого наблюдения может служить тот факт, что в 1847 г. во Франции при необычайном росте числа всех имущественных преступлений вообще случаи воровства и злоупотребления доверием со стороны прислуги значительно уменьшились. Это произошло именно потому, что существовало нечто более дей-ственное, чем наказание, что удерживало от совершения этих преступлений, и этим сдерживающим стимулом был страх потерять место во время экономического кризиса62. СЬаиззтапй, подтверждая сделанные мной наблюдения, добавляет, что во время кризиса констатировано было также уменьшение числа неявок в суд, так как воры и бродяги предпочитали быть арестованными, чтобы избежать нужды, которая царит за стенами тюрем63.

Из этого закона перенасыщения преступностью можно сделать два вывода, относящиеся к уголовной социологии.

Во-первых, нельзя говорить о механической правильности проявления преступности, которая была сильно преувеличена со времен Кетле. Тысячи и тысячи раз повторяли его знаменитое выражение: «существует налог, который ежегодно уплачивается с большей аккуратностью, чем всякий другой, — это налог, уплачиваемый преступлением»; стоя на этой точке, кажется, что возможно заранее вычислить, сколько лиц обагрят свои руки в крови ближних, сколько будет случаев отравления, подделки и т.д., потому что «преступления совершаются каждый год в одинаковом числе и влекут за собой те же наказания, в той же пропорции»64. И часто приходится слышать, как статистики повторяют, что число посягательств на личность, например, изменяется ежегодно не больше чем на 4%, а колебания преступлений против собственности достигают не больше 2%65, или же что существует закон, согласно которому колебание цифры преступности не может превысить 10%66.

Это мнение, возникшее у Кетле и у других вследствие того, что они наблюдали движение лишь наиболее тяжкой преступности и лишь в течение очень короткого периода времени, опровергнуто уже отчасти Маигу и КИетзсИ67, а более решительно АЬегс1аге^, Мауг69, Меззес1а§Иа10. В самом деле, если уровень преступности определяется психофизиологическими особенностями населения и условиями физической и социальной среды, то как же он мог бы оставаться неизменным при постоянных и значительных изменениях этих условий? Должна существовать определенная пропорциональность между данным населением, живущим в данной среде, и числом преступлений; это и есть то, что я называю законом насыщения преступностью. Но по той же самой причине контингент преступности ни в коем случае не может оставаться неизменным из года в год; существует, как говорит Меззейафа, а за ним и Ро1еШ, лишь динамическая регулярность, но отнюдь не регулярность статическая. Таким образом, мы можем принять в этом смысле положение ВгоЫзск'а, утверждавшего, что «вся правильность, которую обнаруживает нравственная статистика в свободных действиях людей, вытекает не из фатального закона, не из предопределения, которое требует слепого послушания и которому сопротивляться бесполезно, а из того, что она есть продукт постоянных, но доступных изменению причин»71. Это именно и есть та точка зрения, которую защищаем мы, детерминисты; мы говорим: с одной стороны, все явления человеческой жизни, а следовательно, и явления преступности зависят от естественных причин, но зависимость эта имеет характер необходимости, вытекающей из законов природы, и в ней нет ничего фатального или заранее предопределенного. С другой стороны, возможно изменить эти явления, изменив вызывающие их причины. Впрочем, того же мнения был и Кетле, когда он говорил: «Если мы изменим общественный строй, то мы сейчас же увидим, как изменятся явления, которые прежде происходили с таким постоянством. Делом статистики будет тогда отметить, вредны или полезны были эти изменения. Во всяком случае эти исследования показывают, какое значение имеет деятельность законодателя и как велика ответственность, которую он несет за все, что происходит в общественной жизни»72.

Во-вторых, закон насыщения преступностью (теоретическое и практическое значение этого вывода велико) научно доказывает, что наказания, в которых вопреки некоторым чисто платоническим заявлениям продолжают до сих пор видеть лучшее средство для борьбы с преступностью, не имеют приписываемого им значения, — преступность увеличивается и уменьшается под влиянием причин совершенно иных, чем наказания, так легко назначаемые законодателями и приводимые в исполнение судьями и тюремщиками. Блестящее подтверждение этого можно найти в истории. В Римской империи в то время, когда нравы общества достигли крайней степени испорченности, законы, издававшиеся для того чтобы поражать «&1асНо и Ноге еГ ехуи/хШз роетз» (как гласит закон, титул 9, книга IX кодекса), виновных в целибате, адюльтере, кровосмешении, противоестественном удовлетворении полового влечения, оставались совершенно безрезультатными. Дион Кассий (Римск. ист., ЬХХУ1, 16) рассказывает, что в одном Риме, во исполнение закона Септимия Севера, было начато 3 тыс. процессов по поводу адюльтера. Между тем для исцеления общества нужны были совершенно другие меры; это доказывается уже тем, что все более и более суровые законы издавались без всякой пользы вплоть до Юстиниана, после чего закон Скатениа против порочных страстей вышел из употребления, как говорит Гиббон73, «вследствие огромного числа обвинявшихся». Но всего этого оказывается недостаточно, чтобы научить тех, кто, например, во Франции желал бы бороться с безбрачием одним страхом наказания.

36. Известно, что постепенное смягчение нравов, наблюдаемое со времен Средних веков, имело огромное влияние на уменьшение в Европе тех кровавых преступлений, которые когда-то совершались так часто, — несмотря на жестокость законов того времени, г- что вызывали различные виды перемирия и мира. И Ли Воуз™ называет наивным Цельта, который, нарисовав ужасную картину истязаний, производившихся в его время в Германии (XV век), удивляется, что все эти мучения не мешали преступности возрастать.

Императорский Рим пытался задушить христианство самыми ужасными истязаниями, но последнее не боялось суровых законов, которые, как казалось, его только питали. Точно так же и католическая Европа Средних веков думала победить реформацию посредством преследований, которые под видом уголовного правосудия все учащались, но добилась лишь обратных результатов. И если протестантизм не пустил более глубоких корней во Франции, Италии и Испании, то причины этого чисто этнографические и социальные и не имеют ничего общего с кострами и пытками; в этом нетрудно убедиться, обратив внимание на то, что протестантизм не распространился шире в этих странах, когда были отменены наказания за религиозные верования75.

Прогресс общего образования привел к тому, что исчезли эти знаменитые преступления ведовства и волшебства, против которых тщетно боролись и в древности, и в Средние века посредством самых варварских наказаний.

До и после крестовых походов изменение в экономических условиях жизни и любовь к приключениям вызвали в XVI веке огромный рост бродяжества. «После Тридцатилетней войны это явление развилось до таких размеров, что, так сказать, совершенно остановило всякую регулярную жизнь в Германии. Несмотря на наказание плетьми, клеймением, виселицей, число бродяг росло с каждым днем, и один из старых хроникеров говорит, что можно было опасаться, что "не хватит леса для столбов и пеньки для веревок"»76.

Чтобы уничтожить богохульство, отрезали носы, языки, губы; повсюду за него грозили наказаниями, в том числе и во Франции со времени Людовика IX и до Людовика XV, а между тем оно процветало в период Средних веков и постепенно исчезает теперь, хотя не карается вовсе ни в одной цивилизованной стране. Где же по-прежнему господствует грубость языка, там уголовное уложение совершенно бессильно или его постановления не при-меняются, как это наблюдалось, например, в Тоскане до 1890 г. относительно § 136; указанные в нем наказания почти никогда не применялись.

Миттермайер77 заметил, что если в Англии и Шотландии гораздо реже наблюдаются лжесвидетельство, лжеприсяга, восстание и сопротивление властям, чем в Ирландии и на Европейском континенте, то это в значительной мере зависит от различия национального характера, являющегося существенным элементом преступности вследствие наследственного и постоянного влияния на индивидов и учреждения.

Итак, независимо даже от статистики мы можем убедиться в том, что преступление и наказание движутся в двух сферах, имеющих, так сказать, разные центры; но раз и статистика подтверждает свидетельство истории, то не остается ни малейшего сомнения в том, что наказание почти совершенно бессильно в борьбе с преступлением.

А как раз в области статистики мы можем найти красноречивое подтверждение этой истины, изучая движение репрессии во Франции за 70 лет; это мной уже сделано в моих вышеупо-мянутых 8Ш(Н\ я дополню их сейчас данными, относящимися к последним годам.

Говоря о репрессии, прежде всего надо отличать то, что обусловливается общим духом уголовного законодательства, более или менее сурового, от того, что имеет место на практике благодаря применению закона судьями, более или менее строго отправляющими функцию уголовного правосудия. Что касается законодательства, то уж во всяком случае не ослаблению карательных законов можем мы приписать тот рост преступности, который наблюдаем во Франции; ведь изменения, произведенные в законодательстве этой страны, особенно в 1832 и в 1863 гг., при пересмотре Сойе репа1, привели лишь к совершенно незначительному смягчению наказаний, и это было сделано с целью (достигнутой, судя по ежегодным данным уголовной статистики) придать большую твердость судебной репрессии, дав возможность применять более мягкие наказания; тут имелся в виду постоянный психологический закон, согласно которому даже профессиональные судьи из-бегают присуждать к чрезмерно суровым наказаниям. Известно также, что если существует в Европе кодекс, который не грешит излишней снисходительностью, то это — именно французский Соде репа1, на котором в достаточной мере отразилась суровость наполеоновской эпохи, когда он был издан. Не говоря уже о том, что за некоторые преступления, как-то за изнасилование и посягательства на целомудрие, особенно обнаруживающие во Франции тенденцию к возрастанию, наказания были еще усилены позднейшими законами. То же самое можно сказать и относительно шантажа, который становится все более частым, как это заметил Жоли78, несмотря на строгие наказания, назначаемые за него законом 1863 г.

Итак, остается вопрос о судебной репрессии, движение которой за последнее полустолетие и надлежит рассмотреть, потому что именно оно, по-видимому, имело наиболее действенное влияние в сфере уголовного права на преступность. В самом деле законы имеют реальное значение, лишь поскольку они применяются и смотря по тому, применяются ли более или менее строго, так как в социальных классах, дающих наибольший контингент преступников, они известны лишь по их практическому применению; и только от этого последнего зависит их действие, предупреждающее повторение тем же лицом нового преступления. Поэтому криминалист-социолог придает очень мало значения тем рассуждениям юристов-теоретиков, которые основаны единственно на психологическом заблуждении будто классы, в которых развита преступность, интересуются тем, как редактирован кодекс, в той же мере, как это могли бы сделать более образованные, но наименее многочисленные классы общества. По этому поводу не мешает также указать на ошибку тех, кто подобно Гарофало полагает, что уничтожение законодательным путем смертной казни привело бы к нежелательным результатам не столько само по себе, как потому, что об этом узнали бы преступники79. Эти писатели не обратили внимания на то, что убийцы не справляются с параграфами печатного кодекса, а интересуются лишь тем, приговаривают ли судьи к смерти, а главное, приводит ли палач в исполнение эти приговоры; в Италии, например, этот вид наказания не приводился в исполнение уже в течение многих лет даже тогда, когда он фигурировал в кодексе. Опыт еще раз показал в этом случае, что преступность не зависит от уголовных законов; ведь мы видели, что в Италии единственное преступление, действительно уменьшившееся в течение последних лет, — это убийство, смертная казнь за которое отменена уложением 1890 г.

О большей или меньшей строгости судебных приговоров можно судить на основании двоякого рода данных:

на основании числа оправданных по сравнению с общим числом обвиняемых;

на основании числа случаев присуждения к тяжким наказаниям по сравнению с общим числом осужденных.

Казалось бы, что относительное число оправдательных приговоров не должно служить признаком большей или меньшей суровости репрессии, потому что осуждение или оправдание должно бы было быть простым заявлением достоверности известных фактов и обусловливаться значением добытых доказательств; но на деле оказывается, что относительное учащение обвинительных приговоров зависит тоже и от степени суровости судей, особенно профессиональных, которые проявляют эту суровость или своим недостаточно беспристрастным отношением к показаниям, или своим стремлением признавать увеличивающие вину обстоятельства, а следовательно, и налагать более тяжкие наказания. Подтверждение этому мы находим в редкости оправдательных приговоров при заочных решениях.

Из указанных двух родов данных первый имеет, конечно, больше значения, так как по известному психологическому закону при представлении о наказании, как и о всяком другом страдании, человек удерживается скорее неизбежностью, чем тяжестью наказания. Поэтому даже криминалисты классической школы совершенно основательно утверждали, что снисходительное, но неизбежное наказание действует сильнее, чем наказание, хотя и жестокое, но относительно которого существует надежда, что оно наложено не будет. Впрочем, они дошли затем до преувеличений, когда стали добиваться чрезмерного сокращения срока и смягчения наказаний за все преступления без исключения (даже за те, которые совершаются самыми опасными из прирожденных или привычных преступников) и при этом не старались, путем реформ судопроизводства и судебной полиции, столь же деятельно внушать гражданам большую уверенность в том, что наказание будет приводиться в исполнение.

37. Итак, чтобы получить представление о том, как относятся эти два рода данных к общей преступности, я начал с того, что разделил для Франции весь период с 1826 по 1895 г. на пятилетние периоды, причем выделил два года — 1870-й и 71-й как ненормальные вследствие войны, так что 9-й период я закончил 1869-м г., а 10-й начал с 1872, так как этот год, с которого во Франции началась новая политическая и социальная эра, не может быть с судебной точки зрения поставлен наряду с предшествующими годами.

Определив для каждого периода число лиц, судившихся и оправданных судом присяжных и судом исправительным, я нашел следующие относительные цифры: ФРАНЦИЯ Число оправданных на 100 подсудимых Суд присяжных Исправительный суд В общем I. 1826-30 39 31 32 II. 1831-35 42 28 30 III. 1836-40 35 22 23 IV. 1841-45 32 18 19 V. 1846-50 26 16 17 VI. 1851-55 28 12 13 VII. 1856-60 24 10 7 VIII. 1861-65 24 9 6 IX. 1865-69 23 17 8 X. 1872-76 20 6 6 XI. 1877-81 23 5 6 XII. 1882-86 27 6 6 XIII. 1887-91 29 5 6 XIV. 1892-95 30 5 6

Из этой таблицы с очевидностью вытекает, что относительное число оправданий постоянно уменьшается как на суде присяжных (за исключением последних десятилетий), так и в исправительном суде. Это может зависеть отчасти от того, что судебные органы более тщательно ведут процессы; но вместе с тем это явление ясно обнаруживает постоянную тенденцию у судей к большей строгости, которая, впрочем, ничуть не препятствует постоянному росту преступности.

Причины этого уменьшения снисходительности со стороны судей лежат отчасти в личных наклонностях самих судей, система избрания и назначения которых изменяется; затем оказывают свое влияние также и политические революции, благодаря которым, как заметил еще Кетле, временно строгость наказаний всегда ослабевает, чтобы затем особенно усилиться (это видно в периодах V и X после 1848—52 и 1870—71); наконец, оказывает свое влияние и изменение законов.

Так, мы видим, что число оправданных значительно сократилось и в суде присяжных, и в суде исправительном, и в общем итоге в периоде III; это уменьшение объясняется изданием закона 1832 г., который смягчением некоторых наказаний и введением в первый раз общих смягчающих вину обстоятельств (бессознательное, а потому и допускающее крупные злоупотребления признание различных категорий преступников) облегчил произнесение обвинительного приговора. В самом деле, с одной стороны, судьи были избавлены от необходимости присуждать к чрезмерным наказаниям, с другой стороны, сознание, что издан закон, смягчающий тяжесть наказания, естественно, побуждало судей компенсировать это смягчение более строгим применением его. То же явление, по-видимому, повторилось в период VIII, быть может, под аналогичным влиянием закона 13 мая 1863 г. (пересмотр кодекса), а для исправительного суда — под влиянием закона 20 мая 1863 г. о немедленном начатии следствия по преступлениям, застигнутым во время их совершения. Впрочем, не лишено оснований также и то предположение, что различные, особенно резкие, изменения в вышеприведенной таблице, в рубрике суда присяжных, зависят от изменений в законах о присяжных. Изменения в числе голосов, необходимых для обвинительного приговора, или изменения в правилах, касающихся избрания присяжных, должны влечь за собой изменение и в количестве оправдательных приговоров; таково было мнение министра юстиции в отчете о статистике 1848 г., Кетле80 и Беранжэ81. Так, например, мы видим, что в суде присяжных очень высокое число оправдательных приговоров I периода, которое отчасти объясняется революцией 1830 г., а еще более законом 2 мая 1827 г., значительно расширившим списки присяжных, доходит до максимума в периоде II, когда по закону 4 марта 1831 г. число голосов, необходимых для постановления обвинительного приговора, было увеличено с 7 до 8. Наоборот, в III периоде оно снова уменьшается, так как по закону 9 сентября 1835 г. это необходимое число голосов опять было низведено до 7. В период V число оправданий снова поднимается, отчасти под влиянием революции 1848 г., отчасти под влиянием декрета 6 марта 1848 г., который снова поднял до 8 число голосов, нужных для обвинительного приговора. Правда, этот декрет был отменен декретом 18 октября того же года; но этот последний сопровождался декретом 7 августа того же года, расширившим списки присяжных соответственно спискам политических избирателей и приведшим к тому, что жюри стало менее строгим, так как в состав его включены были не одни только представители тех классов, которые наиболее заинтересованы в сохранении суровых репрессивных мер и являются наиболее горячими сторонниками их. Точно так же значительное уменьшение обвинительных приговоров, наблюдаемое в периоде VI, несомненно, зависело не только от строгости, которой требовало и добилось императорское правительство, но и от закона 4 июня 1853 г., сузившего списки присяжных. Такое же явление мы наблюдаем и в периоде X, после 1872 г.; тут оно было вызвано установлением строгой правительственной власти после революции 1871 г. и изданием закона 21 ноября 1872 г., снова сократившего списки присяжных, перед тем расширенные законом 1871 г.82

Что касается Италии, где не существует статистических данных, относящихся к продолжительным периодам времени83, то здесь мы можем прийти только к отрицательным выводам, а именно к следующим: сильные колебания и общий рост преступности не сопровождался здесь постоянным и значительным ослаблением репрессии; потому не представляется возможным установить прямую зависимость между преступностью и наказа-нием.

Явлению, констатированному нами при рассмотрении относительного числа оправданий, аналогично другое явление, стоящее в связи со степенью уверенности в том, что виновники преступ-ления будут обнаружены и что будут найдены доказательства их виновности, и оказывающее громадное влияние на действенность наказания, ибо от него зависит надежда на безнаказанность, обес-силивающая всякое наказание. Мы имеем в виду процент случаев, в которых преступники остались необнаруженными или же предъявленное к ним обвинение недоказанным; он позволяет судить о степени действительного влияния системы наказаний.

Прежде всего, существует целый ряд фактов, которые недоступны статистическим исследованиям, но имеют важное значение, так как увеличивают надежду на безнаказанность; я говорю о тех преступлениях, которые остаются необнаруженными. Этот фактор, несмотря на наказания, которыми грозит кодекс, способствует возникновению новых преступлений, впрочем, исключительно со стороны субъектов, совершивших эти необнаруженные преступления. Гораздо более ослабляют действие наказания случаи, когда преступление открыто, а преступник не обнаружен или когда невозможно доказать его виновность; такого рода случаи влияют на всех, кто знает о них.

Итак, можно сказать, что необнаружение виновников совершенного тяжкого преступления гораздо более влияет на знающих об этом лиц, предрасположенных к совершению преступлений, гораздо энергичнее толкает их на путь преступности, чем осведомленность о тех обвинительных приговорах, которые выносятся ежедневно.

В самом деле, несмотря на все старания, наказания поражают лишь ничтожное меньшинство преступников. Даже оставляя в стороне скрытые преступления, окажется, что для одних преступлений, ставших известными, — если счесть число таких, виновники которых или остались необнаруженными или уголовное преследование которых прекращено по недостаточности данных, а также число лиц, судившихся и оправданных по недостатку улик, вследствие давности, вследствие неудовлетворительности уголовного преследования, вследствие помилования или амнистии, — то окажется, как я уже заметил в комиссии судебной статистики — и это тщетно старались опровергнуть, — что более 65% обнаруженных преступлений остаются ненаказанными84.

Но раз это обстоятельство, парализующее вконец то ничтожное устрашающее действие, которое могли бы иметь наказания, является постоянным и неизбежным во всех государствах, то нам следует посмотреть, насколько оно было распространено в течение последнего десятилетия и насколько можно им объяснить рост преступности.

В Италии мы видим, что относительное число преступников, оставшихся необнаруженными и отпущенных по недостатку улик, скорее уменьшалось в период с 1880 по 1895 г., между тем как преступность увеличивалась: это доказывает, что преступность, даже с этой точки зрения, не зависит от того, насколько энергично ведется преследование преступников, а, напротив, находится в самой тесной связи с антропологическими, физическими и социальными факторами, которые помимо репрессии определяют ее направление и быстроту роста.

Те же результаты мы получаем и для Франции, относительно которой имеем данные, обнимающие более продолжительный период времени:

Франция. Виновники остались необнаруженными или доказательства их виновности оказались недостаточными СРЕДНЯЯ ГОДОВАЯ Дело сдано в архив (судом) или прекращено по недостатку улик (следственной властью). Процесс прекращен вследствие того, что виновник не обнаружен что доказательства оказались н едостаточ н ы м и На 100 на 100 1831-35 10,7 8,6 1836-40 10,0 8,1 1841-45 9,9 7,9 1846-50 11,1 7,1 1851-55 11,6 6,9 1856-60 11,6 6,8 1861-65 11,8 7,5 1866-70 12,2 8,2 1871-75 13,1 7,8 1876-80 13,3 7,6 1881-85 14,8 5,8 1886-90 16,4 5,0 1891-95 16,8 4,8

Из этой таблицы видно, что число необнаруженных виновников преступления увеличивается, а число случаев прекращения преследования по недостатку улик падает. Эти цифры отнюдь не пропорциональны увеличению (почти в четыре раза) числа ежегодно законченных процессов. Вот еще новое доказательство, что нет причинной связи между интенсивностью уголовного преследования и ростом преступности85.

Перейдем ко второй группе данных из области уголовного правосудия во Франции, то есть к сравнению числа лиц, приговорен-ных к наиболее тяжелым наказаниям, с общим числом осужденных. Я собрал сведения относительно тех, кто судом присяжных был приговорен к смерти, к каторжным работам и к заключению в исправительном доме (гесЫыоп), потому что другие осужденные — это или дети, помещаемые в исправительные заведения, или лица, подвергшиеся простым исправительным наказаниям — тюрьме или штрафу.

Вот пропорциональные числа для 12 пятилетних периодов: ФРАНЦИЯ Приговоренные судом присяжных (после прений сторон) Приговоренные исправительным судом к тюремному заключению к смертной казни к каторге или испра-вительному

дому (геЫиыоп) На 100 На 100 На 100 I. 1826-30 2,5 58 61 II. 1831-35 1,5 42 65 III. 1836-40 0,7 37 65 IV. 1841-45 1,0 40 61 V. 1846-50 1,0 39 62 VI. 1851-55 1,1 48 61 VII. 1856-60 1,0 49 61 VIII. 1861-65 0,6 48 64 IX. 1866-69 0,5 47 68 X. 1872-76 0,7 49 66 XI. 1877-81 0,7 50 66 XII. 1882-86 1,0 40 65 XIII. 1887-91 1,0 48 60 XIV. 1892-95 1,0 48 58

Если эта таблица не обнаруживает (этого следовало ожидать) такого значительного увеличения суровости, какое мы заметили, изучая относительное число оправданий, то все же мы получаем в руки доказательство, что даже по отношению к наиболее тяжким преступлениям репрессия ничуть не стала мягче. Мы видим даже, что на суде присяжных, — если исключить период I, который относится ко времени, когда кодекс еще не был изменен законом 1832 г., — случаи смертных приговоров, хотя и ста-новятся реже в последние периоды по сравнению с первыми (что в значительной степени объясняется законами 1832, 1848 г. и т.д., благодаря которым уменьшилось число преступлений, караемых смертной казнью), однако затем, начиная с периода VIII, снова учащаются; а в то же время случаи присуждения к каторге и к исправительному дому (гесШыоп) становятся все чаще начиная с периода II, особенно же с 1851 г. То же можно сказать и об исправительном суде, где, за исключением некоторых колебаний, наблюдавшихся в периодах XIII и XIV, замечается начиная с 1860 г. постоянное увеличение числа случаев присуждения к наиболее тяжким наказаниям.

Нетрудно доказать, что это преобладание особенно тяжких наказаний (наблюдаемое как в суде присяжных, так и в исправи-тельном суде) объясняется именно суровостью судей; противное могло бы иметь место только в том случае, если бы наблюдалось постоянное учащение наиболее тяжких преступлений, чего на самом деле нет; во Франции наблюдается именно общее уменьшение числа тяжких преступлений против личности (исключение составляет посягательство на целомудрие детей) и особенно имущественных преступлений. Этим отчасти можно объяснить уменьшение числа случаев присуждения к смертной казни, наблюдав-шееся постоянно, за исключением трех последних периодов.

Это не все. Можно найти еще одно красноречивое подтверждение этой суровости, если исследовать число случаев оправдания по сравнению с числом случаев присуждения к наиболее тяжким наказаниям; мы увидим, что за исключением последнего десятилетия число присуждений к тяжким наказаниям увеличивается в те периоды, когда число оправданий уменьшается (периоды IV, VI, VII, X в суде присяжных и II, V, VIII в исправительном суде), и, у/се гепа, число присуждений к тяжким наказаниям уменьшается, когда учащаются случаи оправдания (периоды V, VIII в суде присяжных); вот еще новое доказательство, что сравнительное уменьшение числа оправданий и увеличение числа случаев присуждения к тяжким наказаниям действительно являются следствием большей строгости со стороны судей и присяжных86.

И я должен еще добавить, что это увеличение числа присуждений к тяжким наказаниям произошло, несмотря на постоянное учащение случаев признания смягчающих вину обстоятельств. На суде присяжных в 1833 г. смягчающие вину обстоятельства были приняты во внимание в 59 случаях из 100, в 1886 г. — в 73 случаях из 100; в исправительном суде в 1851 г. смягчающие вину обстоятельства были приняты во внимание в 54 случаях из 100, в 1886 г. — в 65 из 100. Я напомню еще, что число дел, решенных заочно, постоянно уменьшается на суде присяжных; в среднем таких дел было в период 1826—30 гг. — 647; затем это число в период 1882—86 гг. упало до 266, а в период 1891—95 гг. — до 143.

Наконец, мы видим, что в Италии в течение тех пяти лет, которые последовали непосредственно за изданием нового уголовного уложения (1890), преступность значительно увеличилась; это как раз совпало с усилением строгости репрессивных мер.

В Англии, наоборот, в течение последнего десятилетия, несмотря на то что суровость наказаний постепенно уменьшалась, преступность не увеличилась, даже больше того — она уменьшилась. Такого уменьшения нет в других европейских странах, потому что оно вызвано ослаблением наиболее влиятельных социальных причин преступности, например уменьшением числа беспризорных детей, улучшением условий нравственного существования рабочего класса, наиболее многочисленного87.

Итак, мы можем сделать вывод, что строгость репрессии, как в Италии, так особенно во Франции, судя и по числу оправдательных приговоров и по усилению строгости наказаний как за преступления, так и за проступки ничуть не уменьшилась, между тем преступность по-прежнему продолжает возрастать88. Этот факт, решительно опровергающий общераспространенное мнение, будто лучшим средством против слишком широкого развития преступности являются более суровые наказания, дает нам в руки положительное доказательство, что системы репрессии и тюремного заключения, применяемые в настоящее время, не соответствуют потребностям защиты общества от наиболее частых преступных посягательств. Следовательно, надо на основании изучения фактов дать более правильное направление уголовному праву — направление, при котором изучение психологических и социальных законов помогало бы выполнить эту функцию охраны общества посредством не жестокого и всегда запоздалого реагирования против развившейся преступности, а посредством постоянного стремления ослабить и уничтожить факторы последней.

Но исключительная важность этого вывода, сделанного на основании данных статистики, и необходимость обосновать его — как я уже говорил — на общих законах биологии и социологии требуют, чтобы было дано более подробное объяснение этого бессилия наказания в борьбе с преступностью. Это тем более необходимо, что со времени выхода в свет второго издания настоящего сочинения этот главнейший мой вывод подвергся критике и против него были выдвинуты различные возражения89.

Достаточно познакомиться со всеми антропологическими, физическими и социальными факторами, благоприятными или неблагоприятными развитию преступности, чтобы прийти к глубокому убеждению,' что на долю репрессии остается лишь очень ничтожное влияние на преступность. В самом деле наказание, даже в тот момент, когда в форме угрозы закона оно обладает наибольшей силой в качестве психологического принуждения, очевидно, не в силах одержать верх над физическими и социальными факторами преступности, каковы климат, нравы, рост населения, урожаи, экономические и политические кризисы, являющиеся, как показывает статистика, наиболее действенными причинами увеличения или уменьшения преступности. Законы природы требуют, чтобы борющиеся силы были одинаковы по своей природе; так, например, падение тела не может быть приостановлено, отклонено или ускорено другой силой, кроме силы тяготения. Очевидно, что наказание именно как психологический мотив может быть противопоставлено только психологическим факторам преступности, и даже лишь тем из числа их, которые являются факторами случайными, если только они не слишком внезапны. Кроме того, очевидно, что, лишь будучи применено к виновному в форме изоляции его, оно в силах будет нейтрализовать органические и наследственные факторы, указываемые уголовной антропологией. Поэтому невозможно допустить, чтобы при всей сложности факторов преступности, столь различных по своему характеру и силе, одно наказание, при всей своей простоте, могло оказаться панацеей против всех преступных побуждений и против всех преступников. Напротив, совершенно ясно, что оно, как говорил Рёдер (Яоес/ег)90, способно оказать лишь то ничтожное противодействие, которое свойственно всяким панацеям.

По этому поводу действительно необходимо вспомнить один факт, слишком часто оставляемый без внимания законодателями, криминалистами и поверхностными наблюдателями.

Всякий учитель, обладающий некоторой способностью психологического наблюдения, всегда отметит в своем классе три категории субъектов: учеников прилежных и наделенных желанием учиться, работающих по собственной инициативе, к которым не приходится применять строгих мер принуждения; невеже-ственных и инертных лентяев (неврастеников и дегенератов), от которых нельзя добиться ничего хорошего ни кротостью, ни наказаниями; наконец, учеников не прилежных, но и не очень ленивых, на которых действительно можно действовать дисцип-линой, основанной на законах психологии. То же можно сказать и о солдатах, об арестантах в тюрьмах, о всякой ассоциации людей и о всем обществе в его целом. Отдельные группы индивидов, связанных постоянными интересами, составляют меньшие орга-низмы — части коллективного общественного организма и носят на себе черты, характерные для всего общества, совершенно так же, как кусочек кристалла наделен всеми особенностями той минеральной породы, к которой он принадлежит91. Психологические и социологические законы не менее постоянны, чем законы физические и физиологические.

В уголовной социологии мы также можем распределить социальные классы по трем категориям: к первой принадлежат классы, высшие в нравственном отношении (они не всегда занимают высшее социальное положение); представители этого класса никогда не совершают преступлений, так как они честны по своей органической конституции вследствие развитого нравственного чувства; они не нуждаются в другой санкции, кроме требований совести и общественного мнения; они таковы, по замечанию Спенсера92, в силу привычки, приобретенной или переданной по наследству, и, считаю нужным добавить, в силу благоприятных условий социального существования. Эта категория людей, для которых уголовный кодекс совершенно бесполезен, к сожалению, составляет наименее многочисленную часть общества93.

Низший класс состоит из лиц, лишенных всяких принципов честности, потому что они не получили никакого воспитания, потому что материальный и моральный гнет постоянно вынуждал их к жестокой борьбе за существование; в наследство от своих предков они получили ненормальную организацию, которую благодаря бракам с другими индивидами, принадлежащими к той же категории, передают своим потомкам; в этой ненормальной организации соединяются патологические и дегенеративные черты с атавистическим возвратом к первобытному состоянию. Этот класс поставляет большинство прирожденных преступников, против которых особенно бессильно наказание как угроза, потому что эта угроза попадает на почву, лишенную общественного чувства, благодаря чему на наказание они смотрят как на простой риск, естественно связанный с преступлением, подобно риску, существующему и в других отраслях человеческой деятельности, совершенно честных.

Наконец, остается еще один социальный класс индивидов, у которых нет прирожденной склонности к преступлению, но честность которых не выдерживает испытания. Они колеблются между пороком и добродетелью, они не лишены некоторого нравственного чутья и часто бывают довольно культурны и образованы; для них наказание в качестве психологического воздействия может иметь некоторое значение. Именно для этого класса, доставляющего большинство случайных преступников, наказания до некоторой степени оказываются полезными, особенно если применение их основано на научных принципах, на здоровых пенитенциарных методах, на данных уголовной психологи и если они сопровождаются социальными мероприятиями, направленными к предупреждению поводов к преступлению.

Гарофало, стоя на почве моих идей, сделал вывод, что хотя мнение, будто наказания вообще не обладают превентивным действием, является несколько легкомысленным, но все же необходимо отличать класс преступников, способных чувствовать устрашающую силу угрозы наказания, от тех преступников, на которых этот страх оказывает гораздо меньше влияния94.

Однако против этого вывода о крайне ограниченном действии наказания — вывода, вытекающего из наблюдения реальных фактов и подтверждаемого, как полагал Бентам, применением всех видов наказания, так как само применение наказания доказывает, что оно не смогло предупредить преступления95, — против этого вывода существует предубеждение, укоренившееся настолько прочно, что даже некоторые позитивисты не сумели отделаться от него. Согласившись со мной впоследствии, они тем не менее говорили или «что упорство, с которым совершаются преступления, зависит от того, что с ними не борются соответствующей репрессией»96, или «что одной из главных причин роста преступности в Италии является излишняя мягкость наказаний»97, иногда же они просто не находили нужным поставить себе вопрос (а между тем это первый вопрос, который нужно поставить себе при изучении уголовной социологии), обладают ли наказания, в которых видят хорошие предохранительные средства, в действи-тельности способностью защищать общество и в какой мере они ею обладают98.

Однако, если наши выводы не согласуются с выводами сторонников строгости уголовной репрессии, то все-таки они не совпадают и с выводами тех авторов, которые придают слишком большое значение смягчению наказаний. В самом деле, между нами постоянно остается следующее основное различие: эти писатели, правда, не доходят, как некоторые другие, до такого крайнего преувеличения, чтобы считать наказания тем действеннее в борьбе с преступлениями (я говорю о естественном преступлении), чем они мягче, однако все-таки выражают, если не на словах, то на деле, полное доверие к благотворному влиянию репрессии; мы же, наоборот, полагаем (и эта мысль, подтвержденная позитивной школой новыми доказательствами, получила уже широкое признание), мы полагаем, говорю я, что для защиты общества прежде всего необходимо испытать не наказание, а другие методы и средства борьбы с преступностью. Словом, мы полагаем, что средства должны соответствовать различным факторам преступности; а так как факторами, легче всего поддающимися изменениям и в то же время наиболее влиятельными, являются факторы социальные, то мы, как говорит Принс, утверждаем, что «социальные болезни должны лечиться социальными средствами»99.

Следовательно, совершенно неверно замечание Тарда, будто наше убеждение в <7ЫД5г-бесполезности наказания вытекает исключительно из нашей теории антропологической и физической природы преступления и что «вследствие этого он не может согласиться с нашими выводами, так как придает преимущественное значение социальным причинам в генезисе преступления»100. В самом деле, так как наказание в качестве психологического стимула является антропологическим фактором, а в качестве материального препятствия — фактором физическим, то оно скорее отвечало бы с точки зрения абстрактной логики чисто биологической и физической теории преступности. Именно потому, что я признаю влияние среды, я и утверждаю, стоя на почве чисто экспериментальной, что наказание бессильно, если вне его и до него не принимаются меры, направленные к тому, чтобы нейтрализовать или уменьшить вредное влияние социальных факторов.

Классическая школа, видя чрезмерную жестокость средневековой системы наказаний, занялась исключительно и вполне правильно вопросом о смягчении строгости этой системы. Она не могла (потому что всякая эпоха имеет свои задачи) серьезно заняться другим вопросом, гораздо более важным и глубоким, а именно вопросом о мерах предупреждения преступлений. Небольшая кучка мыслителей, более склонных, чем другие, по своей натуре к позитивному образу исследования (я буду говорить о них ниже), правда, противопоставила многочисленным томам, трактующим о наказании, несколько смелых и глубоких по смыслу страниц о превентивных средствах, но их никто не хотел слушать именно потому, что большинство криминалистов, законодателей и судей занято было исключительно вопросом о репрессии, так как наука еще не была знакома с многочисленными факторами преступления.

Правда, имеются платонические декларации и даже, как говорил Бентам, «пустые декламации» об исключительной полезности превентивных мер по сравнению с репрессивными, но действительность не соответствовала словам. Я приведу несколько примеров, которые покажут, что во всех классах, как среди практических деятелей, так и среди правительственных агентов и законодателей, царит ошибочное убеждение, что наказания являются истинной панацеей против преступлений. В самом деле, практические деятели заявляют, что «запретительный уголовный закон должен рассматриваться как первый и самый главный из всех превентивных законов»101. Чиновники, обеспокоенные постоянным ростом преступности, предлагают в качестве наиболее действенного средства энергичную и строгую репрессию. Один из членов французского кассационного суда пишет: «В интересах порядка и общественной безопасности нельзя найти лучшего средства охраны, чем меры устрашения»102. То же самое говорят и законодатели; министр юстиции во Франции в своем судебно- статистическом отчете за 1877 г., говоря о постоянном возрастании числа изнасилований и посягательств на целомудрие, делает следующий вывод: «...Как бы то ни было, во всяком случае только твердыми энергичные репрессивные меры могут противодейст-вовать прискорбному развитию преступных нарушений добрых нравов»103. Недавно другой французский министр юстиции закончил свой обзор статистики за 1826—1880 годы словами: «...Рост преступности не может быть приостановлен ничем, кроме энергичного применения репрессивных мер»104. Тард присоединился к этому воззрению и впал в общераспространенное заблуждение, утверждая, что «если преступления должны рассматриваться как железнодорожные несчастия идущего на всех парах общества, то не следует забывать, что более скорый поезд должен быть снаб-жен более сильным тормозом; и не подлежит ни малейшему сомнению, что современный порядок вещей требует изменения или усиления репрессии и системы наказания»105.

Наше мнение не ново; но, как говорит Ст. Милль, существуют два способа вводить полезные нововведения: можно или открыть то, что прежде не было известно, или же восстановить позабытую истину и подкрепить ее новыми доказательствами. Пока некоторые проницательные криминалисты, следуя скорее позитивному направлению своего ума, чем строго установленному методу, повторяли фразу: «()иШ 1е%е$ зте топЬих» и твердили, что лучше предупреждать преступления, уничтожая их причины, чем бороться с ними бесполезной репрессией, их никто не хотел слушать. Но когда наука, проникнутая новыми веяниями, про-возглашает ту же истину, воспользовавшись плодами позитивных наблюдений уголовной социологии, и подкрепляет свое положение изучением естественных причин преступности, то весьма вероятно, что эта истина из области теоретических научных принципов перейдет на плодоносную почву практического применения.

Однако заблуждение относительно серьезной превентивной силы наказания настолько распространено, что небезынтересно будет вскрыть его психологические и исторические причины. Лучшее средство не раздражаться, оценивая какую-нибудь идею, — это рассмотреть ее генеалогию106. Кроме того, таким путем мы найдем немало аргументов, подкрепляющих наши взгляды.

Если мы оставим в стороне месть, которая, возникнув в первобытную эпоху частных войн, перешла затем в дух и постановления первых уголовных законов и продолжает сохраняться как пережиток и поныне в законах современного общества; если мы оставим в стороне наследственное влияние суровых традиций Средних веков, создающее бессознательную симпатию к строгим наказаниям, особенно за наиболее тяжкие и наиболее недавние преступления, то окажется, что одной из главных причин этого заблуждения является психологическая ошибка, заставляющая забывать крупные различия, сейчас мной указанные, между идеями, привычками и чувствами различных слоев общества107.

Забывая об этом, честные люди смешивают свои идеи об уго-ловных законах и свое отношение к ним с идеями и отношением совершенно других слоев общества, из среды которого выходит наибольшее число преступников. Это прекрасно заметили Беккариа108, Карминьяни109, Гольцендорф110 (о них, к сожалению, забывают), а также и те, кто подобно Ломброзо изучал жаргон и тот специальный вид литературы, в котором преступники отражаются как в психологическом зеркале111. Часто также забывают и о том, что нормальных людей больше всего отталкивает от совершения преступления, кроме физического и морального отвращения как наиболее сильного импульса, не столько страх перед законом, сколько страх перед общественным мнением — страх, незнакомый или почти незнакомый ненормальным субъектам, представляющим по своей органической и психической организации отсталую форму человеческой эволюции.

Относительно высших слоев общества достаточно привести всего один пример, на который указывает Спенсер112, а именно что игорные и биржевые долги платятся в высшей степени аккуратно, хотя за неуплату их не полагается ни уголовной кары, ни вексельного взыскания. К этому наблюдению можно добавить еще следующее: долговая тюрьма никогда не влияла на более аккуратное исполнение договоров, так что в конце концов ее пришлось упразднить; впрочем, число невыполненных договоров от этого не увеличилось.

Что касается низших классов, то, чтобы познакомиться с их взглядами на наказание, достаточно посетить один раз какую- нибудь тюрьму. Если спросить заключенного, почему наказание не удержало его от совершения преступления, он чаще всего ответит, что не подумал о наказании, или же ответит то, что мне ответил в Турине один привычный вор и что мне приходилось слышать и в других тюрьмах, а именно что, «конечно, если бо-ишься пострадать от работы, то в конце концов эту работу бросишь». Таковы и должны быть мысли и чувства низших слоев общества, куда вследствие материальной, моральной и интеллектуальной нужды не могут проникнуть ни идеальные представления о честности, ни даже ясное сознание личного интереса, согласно которому добродетель в конечном счете оказывается всегда наиболее выгодной. Стенли отметил, что только в последнее время стали проникать в глубь черного материка кремневые ружья, которыми цивилизованные народы пользуются уже в течение нескольких столетий: точно так же психолог, наблюдающий наиболее низкие социальные слои, констатирует, что только сейчас в них начинает раздаваться отдаленное эхо некоторых чувств и идей, давно известных высшим слоям общества, — настолько условия существования низших слоев населения недостойны человека и жестоки.

Преувеличенная вера в действенность наказаний поддерживается еще следующим соображением: указывают на то, что в некоторых случаях исключительные законы с их суммарным порядком производства дел оказывали благотворное влияние; отсюда делали благоприятные выводы и для целых кодексов с их медленным и снабженным разными гарантиями производством. Говорят: «Не подлежит сомнению, что энергичная репрессия Сикста V в Романьи, австрийцев в 1849 году на Востоке и в Бре- шии, французов под предводительством МапИез — в Калабрии и итальянцев под руководством Паллавичино и Медичи часто сдерживали, а иногда и искореняли растущую склонность к коллективной преступной деятельности; и мы, несомненно, обязаны внезапной бойне тем, что прекратилась надолго преступная деятельность интернационалистов Парижа и Алколеи. Закон Пика уменьшил разбои в провинции Неаполь; закон 6 июля 1871 года уменьшил число случаев нанесения ножом ран в Романье»"3.

По этому поводу необходимо сделать несколько замечаний. Во-первых, что касается истории, то тот же автор упоминает о случаях, когда отдельные виды посягательств возобновлялись и учащались, несмотря на применение самых строгих репрессивных мер (Ломброзо, с. 8 и 20). Именно по поводу примера репрессивных мер Сикста V история нам говорит, что лишь только закончился этот период исключительной и свирепой строгости (известно, что когда не хватало бандитов, то легаты Сикста V и его правители приказывали отрезать головы у покойников низшего сословия, чтобы посылать эти головы в Рим под видом голов обезглавленных преступников), лишь только скончался Сикст V, все главари шаек, спасшиеся от преследования папских легатов, появились снова как по волшебству: Сакрипанте в Мареммах, Баттистелла — в Лациуме, Пикколомини — в Умбрии; они стали во главе шаек, появившихся как из-под земли, общее число членов которых в 1595 г. дошло до 15 тыс. Между тем строгость экзекуций все возрастала. Вот что во время Климента VII писал из Рима венецианский посол: «...Строгость правосудия так велика, что не хватает палачей. Бандиты и их сподвижники караются смертью, а между тем их так много, что не проходит дня без того, чтобы не привозили голов казненных или чтобы на мосту Сан- то-Анжело не выставлялись их трупы по четыре, шести, десяти, двадцати и даже тридцати зараз; их помещают рядом, один возле другого; их столько, что от времени папства Сикста V (1590) до нынешнего года (1595) насчитывают более тысячи казненных. И, странное дело, по-видимому, эта суровость только увеличила число случаев разбоя»"4.

Я мог бы сделать какие же возражения по поводу примеров, приводимых Тардом в доказательство действенности наказаний115; я сказал бы, что указываемые меры, будучи исключительными мерами социальной защиты, не могут служить серьезными доводами в пользу обычной репрессии, действие которой медленно и ненадежно.

В самом деле, исключительные законы, издаваемые по поводу той или другой формы общей или политической преступности, сделавшейся особенно частой в известный момент, поддерживают иллюзию относительно действенности наказаний. Но ведь они направлены против острого проявления настоящей преступности или псевдопреступности; этот острый период представляет явление преходящее, которое с течением времени само по себе должно ослабеть даже без всякого уголовного преследования; а между тем криминалисты, а еще больше общественное мнение, по принципу роз! кос ег%о ргоркг кос, приписывают этим мерам превентивные или исцеляющие свойства, которыми они на самом деле вовсе не обладают.

Все это наблюдалось и наблюдается теперь и относительно разбоев в некоторых провинциях Италии, и относительно анархистских покушений во многих других странах Европы.

На конгрессе в Женеве (1896) Гарро, повторяя то, что он уже раньше говорил в одной статье"6, и впадая в общую иллюзию, утверждал, что «применение исключительных законов привело к уменьшению числа анархистских покушений» (Равашоль, Вальян, Анри, Казерио). Я же возражал ему, что это уменьшение нельзя приписать действию ни исключительных, ни обыкновенных за-конов, так как наказания, налагаемые этими законами, или подстрекают к новым преступлениям в тех случаях, когда политический и религиозный фанатизм жадно ищет мученичества и известности, которую это мученичество приносит, или же «эти анархистские покушения были симптомами своего рода социальной лихорадки, которая, естественно, должна была, достигнув своего максимума, начать уменьшаться и наконец совершенно исчезнуть»"7.

Факты подтвердили верность моих слов; в самом деле, хотя режим исключительных законов продолжал существовать, тем не менее год или два после женевского конгресса анархистские покушения опять участились (Анджиолило, Луккени, Аччиарито)118.

Чрезвычайные репрессии не всегда оказываются, следовательно, действенным средством. Кроме того, как замечает Каррара"9, средства, инспирированные^и5 ЬеШ, не могут служить критерием для суждения об обычной карательной функции, так как эта функция не имеет ничего общего с быстрым и неразборчивым осуществлением права войны, которое ведет к искоренению виновных, но часто не щадит и невинных; исключительные законы могут быть лишь временной мерой.

Кроме того, необходимо отметить и то, что обыкновенно не различают отдельные моменты карательной деятельности и смешивают в одно эффекты различных моментов, между тем как существенно важно различать наказание, о котором говорится в уложении, от наказания, налагаемого судьей, в частности судом присяжных, и особенно от наказания, приводимого в исполнение тюремщиком. Что виновный, будучи арестован и ожидая приговора, боится наказания — это несомненный факт, но этот факт ничуть не доказывает действенности угрозы закона, ее способности удержать преступника от преступления.

Если мы теперь к естественному чувству мести, к историческим традициям, к забвению органических и социальных различий разных слоев общества, к смешению действия исключительных законов с обычной карательной деятельностью и к смешению отдельных моментов этой деятельности добавим еще привычку думать известным образом и наклонность служителей уголовного правосудия сосредоточивать свое внимание главным образом на наказании; если мы примем во внимание насколько удобно верить вместе со всеми, что достаточно издать новый закон, чтобы получить средство для исцеления различных социальных недугов или средство воспрепятствовать их дальнейшему росту, то нам не трудно будет понять, почему во всех теоретических и практических мнениях постоянно и упорно держится эта преуве-личенная вера в силу наказания — вера, которую и факты, и психологические наблюдения постоянно опровергают.

Конечно, человеческая деятельность, как и образ действий животных, определяется двумя стимулами — стремлением к на-слаждению и стремлением избежать страданий. Поэтому наказание как известная форма страдания естественно является прямым руководителем человеческого поведения; оно оказывает также и косвенное влияние, так как санкционирует требования права и делает более глубоким и твердым — даже помимо сознания об этом людей — их уважение к законам. Это первое замечание вполне согласно с великим психологическим законом и ясно показывает, что наказание само по себе — совершенно естественное явление и что, следовательно, нелепо утверждать, что оно совершенно бесполезно и бессильно и предлагать отменить его; но все это вовсе не противоречит нашему утверждению о малой действенности наказания как препятствия к совершению преступлений.

Достаточно, в самом деле, понять различие между наказанием как естественной санкцией и наказанием как социальной санкцией, чтобы прийти к выводу, что могущество естественного наказания испаряется в значительной мере, когда наказание является социальной мерой, потому что, как социальная мера, оно является во всех системах слабым подражанием естественному наказанию или даже его карикатурой.

Молчаливое, но непреложное возмездие со стороны природы за всякий поступок, нарушающий ее законы, и тяжелые последствия для того, кто совершил этот поступок, — это система наказаний в высшей степени действенная; она постоянно учит человека, особенно если он стоит на низших ступенях интеллектуального развития, если он находится в первобытном состоянии или в детском возрасте, учит его не повторять некоторых действий, вредных для него. И эта «дисциплина, основанная на естественных последствиях», как ее называют в педагогике, явля-ется, конечно, прекрасным методом воспитания, как говорил еще Руссо и как это объяснили в числе прочих также Спенсер120 и Бэн121.

Но наказание в такой естественной и самопроизвольной форме всю свою силу черпает в своей неизбежности-, одно из многих наблюдений в области практической психологии, сделанное и усвоенное криминалистами-классиками (главным образом по поводу смертной казни), указывает именно на то, что неизбежность наказания гораздо важнее, чем тяжесть его. К этому я добавлю еще следующий психологический закон: даже небольшая неуверенность значительно больше уменьшает удерживающую силу угрожающего страдания, чем даже большая неуверенность — соблазнительность ожидаемого наслаждения.

Первой и сильной причиной ничтожного значения назначаемых законом наказаний является то, что лицо, совершающее антиюридическое деяние, ясно представляет себе несколько возможностей избежать этого наказания. Так, представляется возможность не быть открытым, являющаяся первым и самым могущественным стимулом задуманного деяния; возможность того, что при обнаружении преступника против него не найдется достаточно улик, что судьи окажутся снисходительными или что их удастся обмануть, что суд запутается в лабиринте судебной процедуры, что помилование смягчит тяжесть наказания или совершенно освободит от него, что применение его будет смягчено институтом условного освобождения и т.д., — вот целый ряд психологических факторов, ослабляющих естественный страх перед неприятными последствиями преступления, — факторов, неизвестных естественной санкции, но вполне уничтожающих предупреждающее действие назначаемого законами наказания.

Это еще не все; существует и другой психологический фактор, отчасти влияющий и на естественное наказание, во всяком случае почти совершенно лишающий значения социальное наказание, — это непредусмотрительность, которая заставляет человека пренебрегать даже несомненными естественными последствиями, так что последние иногда бессильны помешать совершению действий, опасных или противных природе. А при исследовании антагонизма между импульсами, толкающими на преступление, и контримпульсами в виде наказания, удерживающими от него, мы не должны забывать, что помимо даже увлечения страстью преступники, даже случайные преступники, имеют обыкновенно много общего с дикарями и детьми, что они отличаются одинаковой с ними непредусмотрительностью, сильно развитой в низших классах населения, откуда выходит большинство преступников. Эта непредусмотрительность составляет у них, как показывает уголовная антропология, специфическую черту психического недоразвития122.

Достаточно даже самого ничтожного усилия, чтобы вызвать важные и крупные последствия, если это усилие направлено в сторону естественного движения и согласуется с психическими и органическими законами123; наоборот, мероприятие, долженствующее отклонить человека от согласного с его природой действия, всегда встречает непреодолимые препятствия, в конце концов совершенно его парализующие124. Жизнь ежедневно учит нас этому. Женщины с неправильно развитым тазом все-таки становятся матерями, несмотря на ужасную опасность, которой они подвергаются во время кесарева сечения, и иногда даже после того, как они ему подверглись. Мужчины ходят к проституткам, часто не принимая никаких мер предосторожности, и страх заразиться сифилисом не удерживает их от этого. Деспин расска-зывает, что в Бильбао в 1866 г. во время холерной эпидемии многие искусственно вызывали у себя понос, чтобы получить пособие от благотворительного общества; при этом их не удерживало то, что многие умирали, так как понос переходил у них в настоящую холеру125.

Файэ в своем статистическом исследовании профессиональной преступности во Франции за двадцатилетний период заметил, что среди преступников этого рода больше всего встречается судебных приставов и нотариусов, которые между тем лучше других знают, каким наказанием угрожает закон за совершаемые ими преступления126; мы можем добавить к этому, что подделыватели банковых билетов пишут и печатают пресловутое предупрежде-ние: «Закон карает подделывателей и т.д.»; но, несмотря на это строгое предупреждение, они продолжают свою преступную деятельность! Сами криминалисты-классики согласны с тем, что даже смертная казнь не имеет действительно устрашающего значения; может быть, это объясняется согласно мнению Беккариа и Монтескье просто тем, что люди привыкают к ней, как и ко всему другому. Это подтверждается красноречивым фактом, констатированным священником Робертсом и судьей Беранжэ, что многие из присужденных к смертной казни присутствовали уже раньше при приведении ее в исполнение127; Деспин128 и Анджелуччи129 указывают на то, что часто убийства совершаются в том же городе, в тот же день и даже иногда в том же месте, где приводятся в исполнение смертные приговоры.

Человек всегда остается самим собой, и, конечно, не уголовный кодекс, более или менее строгий, сможет уничтожить в нем естественные и непобедимые тенденции, каковы стремление к наслаждению и постоянная надежда на безнаказанность.

Я скажу больше: продолжительность действия всякого мероприятия — политического, экономического и административного — всегда находится в обратном отношении к его насильственности и внезапности130. Уголовное право, методы воспитания и образования некогда основывались на идее подавления грубой силой человеческих страстей: всюду царила палка. Впоследствии поняли, что такая система дает результаты, диаметрально противоположные ожидаемым, так как вызывает насилие или лицемерие; тогда меры воздействия были значительно смягчены. Но только в последнее время в педагогику начинает проникать взгляд, что, для того чтобы влиять на поведение отдельных лиц, лучше всего опираться на свободное проявление естественных наклонностей и на психофизиологические законы. В самом деле, вся педагогика сводится к внушению, а внушение заключается в передаче идеи из одной головы в другую, где она и укореняется; поэтому вполне очевидно, что при насильственном внедрении какой-нибудь идеи почти нет никаких шансов на то, что она действительно пустит корни в чьем-нибудь мозгу. Раскрытие оснований и положительных сторон внушаемой идеи и заботливое отстранение идей противоположных имеют несравненно больше значения, чем стеснение, подавляющее противоположные стремления, и меры принуждения, которыми пытаются распространить желательные идеи и стремления131. Вот почему труд социальной защиты, говоря словами Кота^позР2, должен быть не столько материальным усилием подавить известные явления, сколько моральным усилием предупредить эти явления, усилием, основанным на свободном проявлении психофизиологических и социологических законов.

Несомненный факт, что насилие — плохое средство против насилия, что одно насилие постоянно вызывает другое. В Средние века, когда система репрессий была так жестока, преступные акты были столь же жестоки, а общество, конкурируя на поприще безнравственности со злодеями, бессильно металось в агси!из уЩозиз. Еще теперь, как совершенно правильно замечает АгсИ§от, в низших классах населения грубый человек, часто прибегающий к насилию, сам часто ему подвергается, так что шрамы являются одной из обычных профессиональных черт преступников.

Итак, в заключение нам остается сказать, что по нашей доктрине система наказаний вовсе не лишена всякого значения, как это нам приписывают криминалисты-классики для удобства полемики; мы только оспариваем общераспространенное и устарелое мнение, что она является лучшим и полезнейшим средством борьбы с преступностью.

В самом деле, мы говорим: наказание как мера репрессии скорее лишь устраняет известный вред (отрицательное действие), чем приносит положительную пользу. Это зависит не только от того, что оно не имеет одинакового влияния на все категории преступников, но еще и от того, что польза его заключается не в воображаемой возможности обратить антисоциальное существо в социальное, а скорее и главным образом — в устранении бесспорно крупного вреда, проистекающего от безнаказанности; последняя деморализует сознание общества, увеличивает непре-дусмотрительность и, наконец, не ставит материальной преграды повторной преступной деятельности преступников, которые, по крайней мере во время отбытия наказания, поставлены в невоз-можность вредить обществу134. То же самое мы наблюдаем в деле воспитания: часто сильно преувеличивают его способность пересоздать индивида. Но воспитание, оказывающее на человека длительное влияние еще с первых лет его жизни и уже по одной этой причине способное сильнее действовать на него, чем уголовная репрессия, влияет скорее тем, что препятствует развитию тех антисоциальных наклонностей, которые в зародыше имеются почти у каждого человека, нежели тем, что будто бы создает социальные наклонности и свойства у индивидов, не получивших их по наследству при своем рождении135.

Именно указанное выше отрицательное действие наказания, проявляющееся особенно во время его исполнения, заставило нас принять мнение, которое мы разовьем в четвертой главе; мы одобряем тенденцию классической школы смягчить порядок отбытия наказания, но мы считаем совершенно ошибочным и опасным это постоянное чрезмерное смягчение наказаний, выражающееся даже в уменьшении их сроков.

В самом деле, мы прекрасно понимаем, что наказание не должно быть бесчеловечным и бесцельным мучением, но мы решительно противимся ниспровержению всех принципов общественной справедливости, при котором тюрьмы становятся более удобным и комфортабельным помещением, чем жилища честных, но бедных людей. Последние, пока они остаются честными, могут умереть от острого или хронического голода, потому что общество обеспечивает их пищей и помещением только в том случае, если они совершают преступление136. На основании этих соображений и система одиночного заключения, которая все еще пользуется преимущественными симпатиями криминалистов и пенитенциаристов-классиков, не заслуживает нашего одобрения именно вследствие того, что она бесчеловечна, бессмысленна и бесцельно дорога.

Но мнение, что наказание, налагаемое на обыкновенных и наследственных преступников, должно заключаться во все более и более укорачиваемом по сроку изолировании осужденного, устраняемого таким образом временно из общественной жизни, это мнение не что иное, как психологический абсурд, гибельный для общества. Между тем оно легло в основу нового итальянского кодекса. Не говоря уже о том, что краткосрочные наказания влекут за собой испорченность и рецидив, о чем теперь в один голос гоборят все пенитенциаристы, ясно также, что при такой системе наказание не может оказать самого важного элемента указанного действия на атавистическую преступность, заключающегося в препятствовании преступнику повторить преступление в течение всего времени, проводимого им в заключении.

<< | >>
Источник: Ферри Э. . Уголовная социология . Сост. и предисл. В.С. ОБНИНСКОГО. — М.: ИНФРА-М,2005. — VIII, 658 с. — (Библиотека криминолога).. 2005

Еще по теме III Закон «насыщения преступностью». — Вытекающая отсюда малая действенность наказаний. — Исторические, статистические, психологические доказательства.:

  1. II Три основных принципа процессуальных реформ по учению позитивной школы: I. Равновесие между правами индивида и социальными гарантиями. II. Действительное назначение уголовного суда вместо иллюзорного дозирования наказания соразмерно нравственной ответственности. III. Непрерывность и солидарность различных практических функций социальной защиты. — Историческое основание и примеры первого принципа. Чрезмерность принципа т АиЫо рго тео в случаях атавистической преступности. Пересмотр судебных ре
  2. II Главные возражения против антропологических данных. — Метод исследования. — Научные предположения. — Разногласие данных. — Признаки преступности, даже у честных людей. — Историческая и антропологическая изменчивость понятия преступления. Его определение. — Преступный тип. — Происхождение и природа преступности.
  3. IV Возражения. — Наказание (следующее за фактом) не может быть отождествляемо с обороной (предшествующей факту). — Социальная оборона не является обороной юридической. Действительное происхождение права в его индивидуальной и социальной форме. — Социальная оборона и классовая оборона в уголовном правосудии. Преступность атавистическая и преступность эволютивная
  4. III А. Колеса уголовного правосудия и их современные характерные черты. — Действительное назначение уголовного суда. — Собирание доказательств (судебная цолиция). — Рассмотрение доказательств (обвинение и защита). — Оценка доказательств (судьи и присяжные). Уголовная клиника. Судьи гражданские и уголовные. Развитие и независимость судей (избранных). Власть судьи.
  5. Психологические объяснения преступности.
  6. Книга втораяО ЗАКОНАХ, ВЫТЕКАЮЩИХ НЕПОСРЕДСТВЕННОИЗ ПРИРОДЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА
  7. II Цивилизация и преступление. — Отношение между деятельностью честной и преступной. — Антропологические, физические и социальные факторы преступности.Общие данные относительно периодического движения преступности в Европе.
  8. 14. Понятие доказательств. Свойства доказа- тельств. Классификация доказательств. Виды доказательств
  9. Универсально-исторические законы у М. Вебера
  10. Раздел III. ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ ДЕМОКРАТИИ
  11. Часть III.ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ МАРКЕТИНГ И ПСИХОЛОГИЯ РЕКЛАМЫ
  12. Глава 5. УНИВЕРСАЛЬНО ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАКОНЫ ИЕРАРХИИ
  13. Аудиторские доказательства. Виды. Источники. Оценка доказательств
  14. 33. ДОКАЗАТЕЛЬСТВО И ЕГО СТРУКТУРА. СПОСОБЫ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
  15. I Влияние новых данных биологии и уголовной социологии на новейшие уголовные законы (параллельные наказания — увеличивающие и уменьшающие вину обстоятельства — приюты для умалишенных преступников; особый порядок производства дел о малолетних преступниках. Меры против рецидивистов. — Реакция против краткосрочного заключения).