<<
>>

X. DYNAMO. Мировой двигатель, 1815-1914 гг.

В истории Европы XIX века есть динамизм, какого никогда не было раньше. Как никогда раньше Европа источала энергию — в технике, экономике, культуре, во власти над другими континентами.
Первейшими символами этого времени были двигатели: локомотив, газовый завод, электродвигатель. Грубая сила, казалось, стала добродетелью сама по себе — будь то популярный взгляд на эволюцию как на «выживание наиболее приспособленных» или философия исторического материализма, утверждавшая победу сильнейшего класса, или культ сверхчеловека, или теория и практика империализма.

На самом деле европейцы стали чувствовать себя не только сильными, но исключительными. Они находились под глубоким впечатлением от неизвестных ранее сил и энергий, обнаружившихся вокруг. Люди узнали новые физические силы: от электрического тока до динамита, новые демографические силы, проявлявшие себя в беспрецедентном росте населения, новые социальные силы, сделавшие массы главным предметом заботы общества, новую энергию торговли и промышленности, расцветавших в условиях беспримерно широкого рынка и мощного развития техники, новые военные силы, которые ставили иод ружье миллионы людей и приводили в движение миллионы единиц военной техники, новые силы в культурной сфере, породившие разнообразные «течения», апеллировавшие к массам, новые политические силы, благодаря которым можно было приобретать безраздельную власть по всему миру.

В Европе одержал победу «век силы», «век власти», «век энергий». Ero лидерами были преж­де всего «всемирная мастерская» Великобритания и, в последние десятилетия, Германия, которая не сумела найти себе место под солнцем, что и разрушило все величественное здание. Проигравшими и потерпевшими стали те люди и народы, которые не смогли приспособиться, не выдерживали конкуренции — крестьяне, кустари, городская беднота, колониальные народы, ирландцы, сицилийцы, поляки, вынужденные миллионами эмигрировать, а также три великие империи: Турция, Австро-Венгрия и Россия.

Эта эпоха начиналась при последних судорогах одной революции (французской) и закончилась в преддверии другой революции (русской). Она началась при Наполеоне, мечтавшем о власти над всей Европой, говаривавшем, что его любовница — власть. Она закончилась Лениным, провозгласившим, что «коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны».

Можно, конечно, возразить, что в XX веке явились еще большие силы и энергии: ведь энергия пара и электричества никак не может сравниться с невиданной энергией, возникающей при делении атомных ядер. Как и удивительная скорость поезда не сравнится со скоростью самолета или межконтинентальной ракеты. И сила империалистического гнета и колониализма, как бы она ни была велика, едва ли сравнится с тоталитарным гнетом фашизма и коммунизма. Но дело в том, что для человека XIX века мощь была предметом удивления, источником надежды; в XX веке она становится подозрительной. В период от промышленной революции до движения в защиту окружающей среды отношение к силе, энер-

гии, власти совершенно изменилось. Никто не сомневался в пользе электричества, когда оно было открыто в 1805 г.; но о пользе ядерной энергии идут ожесточенные споры. Индустриализация и колониализм некогда представлялись большим шагом вперед для всех. Теперь представляется, что их дары были, по меньшей мере, не безусловно положительными.

Кардинально изменилась психология восприятия мощи и скорости. В 1830 г., когда был пущен первый в мире пассажирский поезд Ливерпуль — Манчестер, видный политический деятель Англии был сбит и погиб под колесами «Ракеты», ехавшей со скоростью 24 мили в час: он не понял, что такое скорость. В 1898 г., когда автомобилям впервые было разрешено двигаться по дорогам Великобритании, их скорость была ограничена четырьмя милями в час, так что впереди автомобиля мог идти человек с красным флажком в руках. Сегодня миллионы ездят но немецким автобанам со скоростью 100 миль в час; по французскому ТЖВ — 240 миль в час, а скорость Конкорда — 1000 миль в час.

С мощью и скоростью познакомились все, а от близкого знакомства может родиться и неприязнь.

Естественно, большинство европейцев даже не подозревали, сколь большая сила была дана им в руки. Гордые и опрометчивые поспешили использовать ее без ограничений; мудрые считали, что здесь надо проявить осторожность. Британцам, которые поначалу лидировали, не оставалось ничего иного, как со всей ответственностью включиться в дела Континента. Так же поступил и Отто фон Бисмарк, создатель самой мощной военно- промышленной системы своего времени. "Железный канцлер" сделал Германию могучей, но не превратил ее в угрозу миру. Его знаменитые слова «железом и кровью» (1849 г.), а потом «кровью и железом» (1886 г.) относились не к войне, а к бюджету, к социальным проблемам. Как величайший государственный деятель своего времени, он даже сумел понять, что и сама эта государственная деятельность имеет границы; он не претендовал на то, чтобы «контролировать ноток событий, но лишь время от времени изменять его направление. И Гёте говорил: «Хозяином положения будешь, если вовремя уклонишься, и гений заключается в знании, где остановиться»1. Последователи Бисмарка не знали такой воздержанности.

Вопреки ожиданиям схватка Европы с новейшими силами возродила христианскую культуру. «Век железных дорог» стал также веком напористого христианства. Вместе с инженерами в дальние страны отправлялись миссионеры. Люди, которые ощутили свою уязвимость в этом быстро менявшемся мире, тосковали по прежнему благочестию и дисциплине. Вопреки бездушным машинам и на волне поднимавшегося романтизма они стремились теперь к Божественному утверждению, с большей готовностью принимали сверхъестественное, ими владело страстное желание познать «глубины бытия». Умирая, они даже могли представлять собственную жизнь как «железную дорогу духа»: Колею на небо проложил Христос, И Божественная истина положила рельсы - От Земли до Неба протянулась колея, В Жизнь Вечную уходит она... Божья Любовь — огонь, Истина — пар, Вот от чего работает Машина и двигает Поезд.

Все вы, кто едет в Рай, Придите ко Христу, в Нем пребывайте, Занимая места в Первом, Втором и Третьем классе - Каясь, Веруя, Святясь... Скорее, бедные и грешные, уже пора На всякой Станции, Покаявшись и отвратившись от греха, Садиться на Поезд в Вечную Жизнь.2

XIX век начинался в критических условиях. Движущие силы перемен могли тогда проявить себя только в рамках политических и международных систем, сложившихся в конце революционных войн. Причем вся эта структура была специфически модифицирована в результате чрезвычайных событий 1815 года.

В феврале того года, когда Венский конгресс безуспешно стремился выработать соглашение, джинн революции снова вырвался из бутылки. Наполеон бежал с Эльбы. Последовали Сто дней, когда Европа вновь погрузилась в пучину революционной войны co всеми ее особенностями. Это был шок исключительной силы. И если в 1814 г. победители действовали осторожно, то в 1815 г. они превратились в открытых реакционеров. Сложился тот климат наступавших десятилетий, когда всякий признак перемен немедленно подавлялся. 562 DYNAMO

Сто дней наэлектризовали Европу. В течение трех недель с момента, когда Наполеон один высадился у мыса Антиб (1 марта), он пересек Дофине, победил маршала Нея, которого послали «загнать зверя обратно в клетку», и с триумфом вошел в Париж, заставив Людовика XVIII бежать. В течение трех месяцев он реорганизовал армию и оставил Париж, чтобы атаковать силы коалиции на северной границе. У него была простая стратегия — разгромить союзников поодиночке, пока они еще не соединили свои силы. 16 июня при Линьи он разгромил пруссаков, впрочем, они смогли отступить в порядке. 18 июня он уверенно атаковал англичан при Ватерлоо недалеко от Брюсселя. Но в этот день невиданной бойни «тонкая красная линия» герцога Веллингтона выстояла против всех яростных атак французов, а прусская кавалерия Блюхера, появившаяся в конце дня на горизонте, смела французов и очистила поле боя. Как и сам Наполеон был сметен с ноля истории после этой его 16-ой битвы. 22 июня он вновь отрекается; 15 июля он, бежавший в Рошфор, сдается Метленду, капитану королевского военного судна «Беллерофон». Его отвозят в Плимут, а оттуда — на далекий о. Св. Елены. Больше он не смог бежать, и в своих мемуарах он написал о будущем Европы, что через 10 лет она «станет казацкой или будет республикой». О смерти Наполеона Талейран теперь скажет: «это уже не событие, это только известие». [экология]

После Ватерлоо Венский конгресс собирается вновь уже отрезвленный, и больше представителей победивших держав уже нельзя обвинять в том, что они вместо того, чтобы работать, танцуют. Теперь они не хотят рисковать. Они полны решимости прежде всего восстановить права монархии — те священные институты, против которых в особенности была направлена Революция, и пренебрегают требованиями демократии или национальными интересами и самоопределением наций. Проблемы решались просто: недовольных удовлетворяют за счет побежденных. На место Рейнского союза и Священной Римской империи приходит Германский союз 39 государств. Пруссия, которая требовала Эльзас, Лотарингию и Варшаву, взамен получила половину Саксонии. Австрия, утратившая свои позиции в Нидерландах, получила северную Италию. Соединенные провинции, потерявшие мыс Доброй Надежды,

получили австрийские Нидерланды. Швеция, потеряв Финляндию, получила Норвегию. Были подтверждены права России на Финляндию, Литву и восточную Польшу; кроме того Россия получила отдельное Царство Польское с центром в Варшаве, причем монархом здесь становился русский царь. Великобритания удовлетворилась целой кучей островов от Гельголанда до Цейлона. Вновь появляется на исторической сцене шумная компания древних монархий в Неаполе, Мадриде и Турине — причем ни одной старой республике возродиться не позволили. Как заметил Александр I: «Республики не в моде». Исключение было сделано для Краковской республики, причем на Краков претендовали Пруссия, Россия и Австрия, а не получил никто.

Так что соглашение было достигнуто при более чем консервативном настроении: фактически время пошло вспять. Задумывалось такое устройство, которое бы препятствовало переменам в мире, где силы перемен едва можно было сдержать. Герцог Веллингтон так отзывался о Ватерлоо: «Чертовски великолепно: во всю жизнь не был так близко от погибели». Таково было чувство и по всей Европе. Грань между переменами и устоями была так тонка, что победители страшились малейших уступок. С подозрением смотрели даже на ограниченные и постепенные реформы. «Начинать реформы, — писал Веллингтон в 1830 г., — значит начинать революцию». К тому же не удалось укротить норов Франции — этого не-исчерпаемого источника революционных потрясений. И Париж поднимается снова — в 18З0 г., 1848 г., 1851 г., 1870 г. «Когда Париж чихает, — замечал австрийский канцлер Меттерних, — Европа хватает простуду». Демократия по-французски — угроза монархии, Церкви и соб-ственности, то есть всему, за что он сам выступал. Это, писал он, «болезнь, которую следует вы-лечить, вулкан, который надо погасить, гангрена, которую надо выжигать каленым железом, гидра с пастью, отверстой, чтобы поглотить об-

3

щественный порядок» .

Дух реакции 1815 года в его крайней форме, воплощенной в Меттернихе, противился любым переменам без предварительного одобрения. Этот дух проявил себя в Четырехстороннем союзе России, Пруссии, Австрии и Британии, которые договорились собирать в будущем конгрес-

сы в случае нужды, а также в более широком Священном союзе, созданном царем. Результатом первого союза стал Ахенский конгресс (1818 г.), вновь допустивший Францию в сообщество уважаемых наций. Второй союз внес предложение, чтобы державы обеспечивали незыблемость границ и несменяемость правительств.

Для британского правительства это было чересчур, но, восстанавливая принца-регента против Священного союза, оно оказалось в одной компании с султаном и папой. По британским меркам правительство лорда Ливерпуля было необычно консервативным: во внутренней политике оно сопротивлялось реформам во всем. Однако во внешней политике британцы не могли позволить европейским реакционерам создать некий международный аналог парового двигателя без предохранительного клапана. На всех последующих конгрессах: в Троппау (1820 г.), Лайбахе (1821 г.) и Вероне (1822 г.) британцы изо всех сил противились экспедициям против революции последовательно в Неаполе, Греции и Испании. По принципиальному вопросу о восстании в испанских колониях Южной Америки британский министр иностранных дел Джордж Каннинг поддержал президента США Джеймса Монро, предлагая запретить всякую европейскую интервенцию в Америке. «Я вызвал к жизни Новый свет, — сказал он Палате общин в 1826 г., — чтобы восстановить баланс сил в Старом». На самом деле он нанес смертельный удар по системе Венского конгресса. «Все идет к тому, что вернется здоровое состояние, — заметил он незадолго до смерти. — Каждая нация за себя, а Бог — за нас всех».

Тем не менее, «система Венского конгресса», как ни кратковременно было ее существование, определила историческую обстановку, в которой Европа XIX века начала свою бурную жизнь. Эта система не сумела установить сколько-нибудь жизнеспособные институты, обещавшие стать чем-то вроде ранней Лиги наций, — но она установила тот климат консервативного континентального порядка, с которым пришлось затем бороться всем последующим реформаторам и революционерам. Она определила расстановку сил на международной арене, где пять признанных держав — четырехсторонний союз плюс вновь допущенная Франция — выступали

против всех наглых выскочек и новичков следующего века. И, несмотря на существенные изменения, эта система (в своих основных чертах) оставалась определяющей на карте Европы вплоть до 1914-1918 гг.

С 1815 г. девятнадцатый век прошел три четко различимые стадии: реакции (1815-1848 гг.), реформ (1848-1871 гг.) и соперничества (1871-1914 гг.). На первом этапе консерваторы держались еще крепко, хотя и бывали провалы, но они пали при общем революционном всплеске 1848 года. На втором этапе державы (не без сопротивления) согласились, что реформы под контролем предпочтительнее, чем бесконечное им сопротивление. Были сделаны значительные уступки по всем направлениям. Были дарованы конституции, освобождены последние крепостные. Двум из трех главных борцов за национальную независимость было разрешено ее получить. На третьем и последнем этапе Европа вступает в период яростного соперничества, которое подхлестывалось переоформлением дипломатических союзов, перевооружением и борьбой за колонии. Долгое как никогда сорокалетнее мирное существование не ослабило, однако, роста напряженности, которая вылилась в открытый конфликт в августе 1914 г. Современные и модернизировавшиеся общества Европы, имевшие современное вооружение, безрассудно бросились в пучину современной войны, принесшей беспримерные по массовости потери, по сравнению с которыми битвы Наполеона казались уже только перестрелками.

Модернизация, которую не следует смешивать с модернизмом,4 стала теперь принятым социологическим термином для описания сложных трансформаций, какие претерпевали общества на своем пути от «отсталости» к «современности». Исходной точкой этого процесса является традиционное аграрное общество, основанное на крестьянском хозяйстве, где большинство населения занято землепашеством и само обеспечивает себя пропитанием; конечным пунктом этого процесса является современное урбанизированное и индустриализированное общество, где большинство населения зарабатывает себе на жизнь в городах и на фабриках. Весь процесс состоит из 30-40 обязательных и связанных друг с другом преобразований. В их число, ко- 564 DYNAMO

нечно, входят индустриализация и промышленная революция, которую теперь принято считать лишь одной, хотя и важнейшей, частью или стадией общего процесса. «Ни одно изменение в жизни человека с тех пор, как в эпоху неолита появляются сельское хозяйство, металлургия и города, не было таким глубоким и всеобъемлющим, как приход

5

индустриализации» .

Все согласны, что первой модернизации подверглась Великобритания или, скорее, такие ее районы, как Ланкашир, Йоркшир, Чёрная страна [промышленные районы средней Англии - перев. ], Тайнсайд [конурбация с центром в г. Ньюкасл -перев.], Клайдбанк и Южный Уэльс. Вскоре модернизацию почувствовали и на континенте, особенно в районах угледобычи и прилегающих к ним в Бельгии, в Руре и Силезии. Отсюда, из районов индустриальной концентрации, модернизация распространяется концентрическими кругами - сначала в порты, потом в столицы и постепенно по всей стране, получившей стимул к индустриализации. Этот процесс никогда не был всеохватывающим, но в разной степени чувствовался повсюду в Европе. Аналогичные явления в «заморских странах», будь они результатом империалистической экономики или местной инициативой, считались проявлением европеизации. Таким образом, модернизация становится не только фокусом развития всемирной экономической системы, но также и критерием различия между развитыми и развивающимися странами.

Модернизацию следует рассматривать в первую очередь как двигатель перемен, а не как статическую сумму составляющих ее частей. Этот двигатель, этот мотор развития надо было сначала запустить, потом разогнать и наконец довести до той критической точки «старта», когда вся машина переходит в принципиально иной вид движения. (Нагляднее было бы представить этот процесс как взлет самолета в XX веке, но исторически более оправдано сравнивать его с локомотивом начала XIX века.) В этом процессе можно выделить долгий период подготовки, когда котел уже разожжен и набирает достаточный уровень давления пара; затем наступает драматический переломный момент начала движения, когда сила пара, действуя на поршень, приводит в движение колеса; затем фаза консолидации движения, когда локомотив, сотрясаясь, набирает скорость среди

грохота, похожего на стоны; и, наконец, великолепный этап равномерного движения, когда локомотив летит по рельсам на пределе своей скорости и возможностей.

На протяжении XIX века большинство европейских правительств настойчиво стремились создать такие условия, когда их страны перешли бы от экономического «зажигания», «запуска» к «старту» всего общества. Некоторым это удалось, другим не удалось; у некоторых просто не было условий для успеха. После того одиночного старта Британии большинство стран северо-западной Европы последовали за ней лишь в середине века; сначала Бельгия и Голландия, потом Пруссия, Пьемонт и Франция. К концу века Британия постепенно уступает свое ведущее положение объединенной Германии, не только имевшей большие ресурсы, но и обладавшей большим динамизмом.

В большинстве стран развился существенный контраст между модернизированными регионами метрополии и далекими провинциями. Так, в Великобритании Англия очень отличалась от отдаленных горных районов и островов. Высокоразвитые районы появляются вдоль оси Париж-Лион-Марсель во Франции; вдоль оси Лиль-Льеж-Роттердам в Нидерландах; по оси Рейнская область-Рур-Берлин-Саксония-Силезия в Германии; в районах Богемия-Вена-Будапешт в Австро-Венгрии; в Ломбардии в Италии. Очень неразвитыми остаются такие провинции, как Ирландия, Бретань, Галиция и Сицилия. Российская империя, несмотря на исключительный контраст между отдельными регионами, быстро развивалась в направлении модернизации в десятилетие перед 1914 г.

Из-за неравномерности развития между государствами и внутри самих государств исключительно обострились внутриевропейские контрасты. Фактически в XIX веке складываются две экономические зоны: передовая, преимущественно индустриализированная и модернизированная зона на севере и западе, и отсталая, находящаяся в процессе индустриализации, но в основном не модернизированная зона юга и востока. Две первые зоны принадлежали мировой морской экономике, где первенство все еще принадлежало Великобритании, причем, подобно ей, страны этих зон имели преимущества благодаря колониям. Две вторые зоны все еще оставались источником сельскохо-

зяйственных продуктов, сырья и дешевой рабочей силы, а также, поневоле, — рынком для промышленных товаров.

Важнейшее несоответствие касалось Германии, которая, хотя и развивалась особенно быстро среди стран промышленной зоны, но по некоторым политическим причинам, а также в силу опоздания, не приобрела соответствующего количества колоний. В результате, как только Германия объединилась в 1871 г., она установила прочные экономические связи со странами Восточной Европы как своего рода компенсацию за недостаток колоний. И если прежде отличие Западной Европы от Восточной лежало, в основном, в области религии и политики, то теперь отличие все больше становится экономическим.

Индустриализация в Восточной Европе ограничивалась отдельными районами, которые, как острова, выделялись в море сельскохозяйственной отсталости. Такими островами стали северная Богемия, треугольник Лодзь-Варшава-Домброва, хлопчатобумажные производства Нижнего Новгорода и Санкт-Петербурга, Дон-басс и нефтяные месторождения Галиции, Румынии и Каспия. Причем эти острова были изолированными районами не только в географическом смысле: они даже в конце XIX века не стали двигателем экономического развития всей соответствующей национальной экономики, не приближали ее к положению «старта». Социальные и стратегические последствия такого развития были велики. Ухудшалось положение массы крестьянского населения: крестьяне не были теперь прикреплены к земле, но не получили возможности преуспеть в городах. Они остались в стороне от преимуществ современного земледелия и не были сколько-нибудь серьезно заняты в промышленности. Более того, в бедных обществах государство вынуждено было безжалостно увеличивать налогообложение своих задавленных бедностью подданных. Вызревало общественное и политическое возмущение. Вот почему (а также и из страха перед динамично развивавшейся Германией) западные державы стали подстегивать политическое сближение с Россией посредством массированных инвестиций в ее экономику. В 1890-1914 гг. грандиозные инвестиции Франции, Британии и Бельгии в Россию подхлестнули беспримерный рост про­тяженности железных дорог, промышленного производства и внешней торговли.

На вопрос, существовала ли всеевропейская экономика, следует, однако, ответить: наверное, нет. Если бы таковая существовала — а массированные инвестиции Запада в Россию предвосхищали развитие экономической интеграции — тогда, без сомнения, на ключевую позицию выдвигалась Германия. К 1900 г. не только возрос вклад Германии в промышленность и торговлю Запада, но она также заняла доминирующее положение в экономике Востока.

Не удивительно, что в условиях, когда Германия была передовой в экономическом развитии и отсталой в политическом, именно в Германии появились главные теоретики модернизации. Впрочем, Фридрих Лист (1789-1846), чья «Национальная система политэкономии» была опубликована в 1841 г., пришел к выводам, которые разительно отличались от выводов Карла Маркса и других ученых. Маркс считал двигателем перемен классовую борьбу; Лист — экономическую политику государства, которое может способствовать развитию протекционистскими тарифами, инвестициями и образованием. Лист был последовательным сторонником того, что некоторые называли «прусским путем развития капитализма», — а пример Пруссии вдохновлял многих, особенно в Восточной Европе6.

В то время немногие европейцы задавались вопросом, почему модернизация происходит именно в Европе, а не где-нибудь еще. Кажется, ответ следует искать в особом сочетании экологических, экономических, социальных, культурных и политических обстоятельств, каковых не было в иных древних и высокоразвитых цивилизациях. Следует особенно подчеркнуть это сочетание — другими словами, «европейское чудо» .

Если рассматривать процесс модернизации в деталях, то ero можно разделить, кажется, на бесконечное множество подпроцессов и новшеств, причем все они друг с другом взаимодействуют. Помимо дюжины факторов, способствовавших началу промышленной революции, следует принять во внимание еще примерно 30 других, которые возникали, когда какое-то изменение провоцировало перемены в экономической, социальной, культурной, психологической, политической и военной сферах.

Сельскохозяйственное производство получало значительные преимущества с введением все новых машин: от жаток Мак-Кормика на лошадиной тяге (1832 г.) до паровых молотилок и, наконец, тракторов на бензине (1905 г.). Экспорт сельскохозяйственных орудий составлял значительную часть торговли между промышленно развитыми и неиндустриализированными районами. Чем больше становилось машин, тем больше высвобождалось рабочих рук, тем больше людей могло переселиться из деревни в город.

Движению трудовых ресурсов очень способствовали революционные войны, когда во Франции, Италии и Испании была ликвидирована крепостная зависимость, когда миллионы солдат ушли из деревни и больше туда не вернулись. В Восточной Европе освобождение крепостных крестьян происходило в течение нескольких десятилетий. Оно принесло много горя в Пруссии в 1811 -1848, где жестоко осуществляемая замена трудовых повинностей в сельском хозяйстве арендной платой зачастую вела к изгнанию крестьян с земли. В Австрии освобождение крестьян произошло очень быстро в 1848 г., так и не разрешив многих противоречий. В России оно было проведено указом 1861 г., в Царстве Польском — указом от апреля 1864 г.

Появились новые источники энергии, пришедшие на смену его величеству углю: сначала газ, потом нефть и, наконец, электричество. Пэл-Мэл [улица, где расположены клубы - перев. ] в Лондоне освещалась газом с 1813 г., и в Англии каменноугольный газ вошел в употребление для домашних и городских нужд с 1820-х гг. Нефть становится доступной с 1860-х гг. Месторождения нефти были обнаружены в Европе в Бориславе (Галиция) и Плоешти (Румыния), а также в Баку на Каспии. Со временем двигатель внутреннего сгорания (1889 г.) стал таким же революционным новшеством, как и паровой двигатель. Электричество получает широкое распространение только в 1880 годы, после того, как 3. Грамм усовершенствовал динамо-машину (1869 г.), а М. Депре создал провода высокого напряжения (1881 г.). Электричество давало тепло, свет и тягу. Дебют la Fee Electricit ("Феи электричества") состоялся на Всемирной выставке в Париже в 1900 г. В это время еще 92 % энергии в мире получали из угля.

Паровые машины и двигатели применялись все шире: от конвейеров до пароходов. Но важнейшим было применение их в станках — машинах, производящих машины, и в автоматических инструментах, таких как паровой молот или копёр, что позволяло убрать людей с тяжелых операций. Отцом этого направления часто считают Генри Модслея (1771­1831 ) из Вулиджа [часть Большого Лондона - перев. ], изобретателя токарного станка (1797 г.).

Добыча полезных ископаемых в шахтах, несмотря на все усовершенствования помповых насосов и усилия по обеспечению безопасности труда, оставалась, однако, самым трудоемким производством. И в 1900 г., как в 1800 г., миллионы шахтеров в Европе, согнувшись в забоях с киркой в руках, отдавали свое здоровье за высокую зарплату и силикоз. Центрами добычи железной руды были богатые залежи в Люксембурге- Лотарингии, в северной Испании, в северной Швеции и в Кривом Роге на Украине. Значительный прогресс был достигнут в металлургии. Последовательные улучшения в конструкции домен завершились шеффилдским конвертером сэра Генри Бессемера (1856 г.) и мартеновской печью с открытой топкой в Сиреле (1864 г.) В век железных дорог производили дешевую, высококачественную сталь, которая шла не только на рельсы, но и на строительство мостов, кораблей, каркасов, вооружения и боеприпасов. В 1880-е гг. успехи в теории и практике аллотропии [изменение физических свойств без изменения химического состава - перев. ] доставляли широкий спектр сплавов, в том числе специально для производства станков и артиллерии. Электрометаллургия обеспечила производство алюминия. И если князьями первой промышленной революции были производители железа, то их законными наследниками были сталепромышленники конца XIX века, такие как Шнейдер из Ле-Крезо или Крупп из Эссена. Сталелитейная промышленность была ключевым показателем индустриального развития.

Транспорт существенно изменился, став быстрее, надежнее и комфортнее. Новая эпоха в истории дорог началась, когда Джон Мак-Адам предложил покрывать их камнем и гудроном (1815 г.), впрочем, использовать такие дороги в полную силу стали лишь с появлением автомобилей. Мостостроительство получило принципиально новое измерение после того, как Телфорд впер- Мировой двигатель, 1815-1914 567

вые перекинул висячий мост через Менейский пролив (1819 г.). Железные дороги перевозили все больше пассажиров и грузов и становились все дешевле и быстрее. В 1900 г. путешествие из Парижа в Санкт-Петербург занимало всего 30 часов — в 1800 г. оно длилось 20 дней. Европейцев объединили романтика и полезность их железных дорог. К началу нового XX века самая густая сеть железных дорог была создана в Бельгии (42,8 км путей на 100 км ; в Соединенном королевстве — 19 км, и 17,2 км — в Германии). Наиболее развито было железнодорожное сообщение в Швеции (27 км на 10 000 жителей

при 12,2 км в Бельгии на то же количество жителей). Наименее развито оно было в Сербии (2,5 км на 10 000 жителей при 5,7 км в Европейской России). [бенц]

В авиации наполненный нагретым воздухом воздушный шар — аэростат Монгольфье был впервые испытан 5 июня 1783 г. в Анноне около Лиона, и аэростаты стали важным элементов военного дела в XIX веке. На смену им пришел дирижабль графа Цепеллина (1900 г.), а вскоре и аэроплан. В 1890-е гг. Отто Лилиенталь впервые поднял аэроплан в Германии, а в 1903 г. в Дайтоне (Огайо) братья Райт совершили управляемый полет на

<< | >>
Источник: Дэвис Норман. История Европы / Норман Дэвис; пер. с англ. Т.Б. Менской. — М.: ACT: — 943с.. 2005

Еще по теме X. DYNAMO. Мировой двигатель, 1815-1914 гг.:

  1. 5. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА 1914-1918 гг.
  2. 89. ПРИЧИНЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (1914–1918 ГГ.)
  3. Основные двигатели новой экономики
  4. 1.6. Вечный двигатель развития
  5. Реклама - двигатель торговли, а не ее дизайн.
  6. 57. ФРАНЦИЯ В 1815–1847 ГГ
  7. 61. ГЕРМАНИЯ В 1815–1847 ГГ
  8. Перемены в мире в 1815-1870 гг.
  9. 5. МЕЖДУНАРОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ И ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА В 1815 - 1825 гг.
  10. 2.1. Положение на фронте и в тылу (1914-1915)
  11. ПИСЬМО ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ С. Д. САЗОНОВУ. 1914 Г.
  12. XI. TENEBRAE. Затмение в Европе, 1914-1945 гг.
  13. IX. Буря на Континенте, ок. 1770-1815 гг.
  14. 90. ХОД ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ В 1914–1915 ГГ
  15. Военные действия в 1914 г.
  16. 2.2. НАПОЛЕОНОВСКИЕ ВОЙНЫ 1799-1815 гг.
  17. 2.3. ВЕНСКИЙ КОНГРЕСС 1814-1815 гг.