<<
>>

ГРЕЦИЯ В Х1-1Х ВВ. ДО н. э. ПО ДАННЫМ ГОМЕРОВСКОГО ЭПОСА

Следующий за микенской эпохой период греческой истории принято называть «гомеровским» но имени великого поэта Гоме­ра, две поэмы которого, «Илиада» и «Одиссея», являются для нас важнейшим источником информации об этом времени.
Воп­рос о происхождении гомеровских поэм (так называемый гоме­ровский вопрос) относится к числу еще не решенных научных проблем. Как личность Гомера, так и его произведения были предметом ожесточенных споров и в древности, и в новое вре­мя. Эта полемика не была бесплодной. Ученым удалось устано­вить хотя бы приблизительно время и место создания поэм. Су­дя по ряду признаков, обе поэмы, приписываемые Гомеру, были созданы в VIII в. до п. э. («Илиада», видимо, несколько раньше, чем «Одиссея») в одном из греческих городов малоазийского, или, как оно называлось в древности, ионийского, побережья Эгейского моря. Однако гомеровский эпос возник не на пустом месте. У великого поэта были многочисленные предшественни­ки — безымянные народные сказители — аэды, которые на про­тяжении многих столетий изустно, без помощи письма, переда­вали от одного поколения к другому песни и сказания о Троян­ской войне и связанных с нею событиях.
Гомер, который, воз­можно, и сам был одним из аэдов, собрал и переработал эти сказания, создав на их основе две эпические поэмы большого мас­штаба и выдающихся художественных достоинств. Исторический материал, вошедший в гомеровское повествование, отличается большой сложностью. В нем, несомненно, есть элемепты, восхо­дящие к микенской эпохе, возможно дая:е ко времени более ран­нему, чем сама Троянская война. Так можно объяснить встреча­ющиеся в поэмах упоминания о бронзовых мечах и другом ору­жии (хотя сам поэт, судя по всему, жил уже в железном веке), о боевых колесницах, вышедших из употребления в конце II ты­

сячелетия до н.

э., о таких важнейших центрах погибшей циви­лизации, как Микены, Тиринф, Пилос, Кносс и др. Напомним, что некоторые из этих городов во время дорийского нашествия были стерты с лица земли и никогда уже больше не восстанав­ливались, другие превратились в деревушки, не заслуживающие даже упоминания. Однако, взятая в целом, микенская эпоха ос­тается для Гомера весьма отдаленным прошлым, о котором он имел лишь самые смутные и неясные представления. Говоря о событиях «героического века», поэт, как правило, переносит их в гораздо более позднюю историческую среду, вероятно отделен­ную от его собственного времени лишь небольшим промежутком. Па это указывают упоминания о технике обработки железа, ко­торая стала известна в Греции не ранее XI в. до н. э., о фини­кийских мореплавателях и торговцах, проникших в воды Эгей­ского моря примерно в это же время или даже позже, о сравни­тельно позднем обычае кремации (сожжения) покойников и мно­гие другие детали в тексте поэм. Все это требует от историка большой осторожности л обращении с материалом эпоса. Читая Гомера, мы всегда должны помнить, что перед нами по историче­ский документ в строгом значении этого слова, а художественное произведение, в котором разновременные мотивы п образы, отно­сящиеся к весьма удаленпым друг от друга историческим эпо­хам, оказываются в самом близком соседстве и образуют причуд­ливые и подчас неожиданные сочетания.
/

Свидетельства гомеровского эпоса существенно дополпяет и расширяет археология. Раскопки показали, что так называемое дорийское завоевание отбросило Грецию на несколько столетий назад, почти к тому состоянию, в котором она находилась в на­чале II тысячелетия до н. э., до зарождения микенской цивили­зации. Как материальная, так и духовная культура этого време­ни несет па себе печать упадка. Микенские дворцы и цитадели были заброшены и лежали в развалинах. В их стенах никто ужо больше пе селился. Даже в Афинах, по-видимому пе пострадав­ших от дорийского нашествия, акрополь был покинут жителями уже в XII в.

до н. э. и после этого долгое время оставался пеза7 селенным. Создается впечатление, что в гомеровский период гре­ки разучились строить дома и крепости из каменных блоков, как это делали их предшественники в микенскую эпоху. Почти все постройки этого времени были деревянными или сложенными из необожженного кирпича. Поэтому пи одна из них не сохрани­лась. Остались лишь выложенные из камня фундаменты, по ко­торым можно представить себе конструкцию греческого дома той эпохи и его внешний облик. Чаще всего это была лишь неболь­шая хижина, прямоугольная или овальная в плане, с примитив­ным каменным очагом в центре, земляным полом и тростниковой или соломенной крышей. Погребения гомеровского периода, как правило, чрезвычайно бедны, даже убоги, если сравнивать их с микенскими могилами. Весь их инвентарь составляют обычно несколько глиняных горшков, железный меч или нож, паконеч-

пики копий и стрел в мужских могилах, дешевые украшения в женских. В них почти совсем нет красивых, ценных вещей. От­сутствуют предметы чужеземного, восточного происхождения, столь частые в микенских погребениях. Все это говорит о резком упадке ремесла и торговли, о массовом бегстве квалифицирован­ных мастеров-ремесленников из разоренной войною и нашествия­ми страны в чужие края, о разрыве торговых морских путей, соединявших микенскую Грецию со странами Ближнего Востока и со всем остальным Средиземноморьем. Изделия греческих ре­месленников гомеровского периода заметно уступают как по сво­им художественным качествам, так и в чисто техническом отно­шении произведениям микенских, а тем более критских миной- ских мастеров. Это особенно бросается в глаза, если сопоставить керамику XI—IX вв. до п. э. с более ранпими ее образцами. В росписи сосудов этого времени безраздельпо господствует так называемый геометрический стиль. Изысканный рисунок и коло­рит, отличавшие крито-микепскую вазовую живопись, уступают теперь свое место пезатейливому геометрическому узору, состав- ленпому из концентрических кругов, треугольников, ромбов, квадратов.

В более позднее время (VIII в. до п. э.) из этих про­стейших элемептов начинают создаваться многофигурные компо­зиции, изображающие сцены войны, погребения, скачек на ко­лесницах и т. д. Своим схематизмом и примитивизмом эти «кар- типы» на вазах напоминают детские рисунки или вышивки на полотенцах. От великого искусства критских и микенских двор­цов их отделяет целая пропасть.

Сказанное, разумеется, не озпачает, что гомеровский период е не внес в культурное развитие Греции совсем пичего нового. История человечества не знает абсолютного регресса, и в мате­риальной культуре гомеровского периода элементы упадка при­чудливо переплетаются с целым рядом важных новшеств. Важ­нейшим из них было освоение греками техники выплавки и об­работки железа. В микенскую эпоху железо было известно в Греции только как драгоценный металл и шло главным образом на изготовление разного рода поделок вроде колец, браслетов и т. д. Древнейшие образцы железного оружия (мечи, кинжалы, накопечники стрел и копий), обнаруженные на территории Бал­канской Греции и островов Эгейского моря, датируются XI в. до н. э. К этому же времени относятся и первые находки шла­ков, свидетельствующие о том, что железо выплавлялось уже в самой Греции, а не импортировалось из других стран \ Откры­тие способа обработки железа и широкое внедрение этого метал­ла в производство означали в условиях того времени настоящий технический переворот. Металл впервые стал дешев и широко доступен (месторождения железа встречаются в природе гораздо чаще, чем месторождения меди и олова — основных компонентов бронзы). Отпала необходимость в опасных и дорогостоящих экс­педициях к местам добычи руды. В связи с этим резко возросли производственные возможности наименьшей экономической ячей­ки общества — отдельной семьи. С помощью железного топора, косы и других орудий каждая семья могла расчистить под паш- пю гораздо более значительные площади, чем это было доступно ей прежде, в эпоху господства бропзы. Уже в конце гомеровской эпохи (вторая половина IX в. до п. э.) греческие кузнецы овла­дели искусством закалки железа и превращения его в кричпоо[93]железо — предшественника стали. Таким образом, Греция всту­пила в железный век. Однако благотворное воздействие техниче­ского прогресса па общественное и культурное развитие древней Греции сказалось далеко не сразу, и в целом культура гомеров­ского периода стоит намного ниже, чем хронологически предше­ствующая ей культура крито-микепской эпохи. Об этом едино­гласно свидетельствуют не только предметы, добытые археолога­ми во время раскопок, по и те описания жизни и быта, с кото­рыми мы сталкиваемся, читая гомеровские поэмы.

Уже давно замечено, что «Илиада» и Одиссея» в целом изо­бражают общество, стоящее гораздо ближе к варварству, культу­ру гораздо более отсталую и примитивную, нежели та, которую мы можем представить себе, читая таблички линейного письма К или рассматривать произведения крито-микенского искусства. Гомеровские герои — а они все, как один, цари и аристократы — живут в грубо сколоченных деревянных домах с двором, окру­женным частоколом. Типично в этом смысле жилище Одиссея, главного героя второй гомеровской поэмы. У входа во «дворец»' этого царя красуется большая навозная куча, на которой Одис­сей, вернувшийся домой в обличье старого нищего, находит свое­го верного пса Аргуса. В дом запросто заходят с улицьЛшщие п бродяги и садятся в ожидапии подачки у дверей в той же пала­те, где пирует со своими гостями хозяин. Полом в доме служит плотно утоптанная земля. Внутри жилища очень грязно. Степы и потолок покрыты сажей, так как дома отапливались без труб и дымохода, как курные избы. В доме отсутствует такое, каза­лось бы, необходимое помещение, как кухня. Все приготовления к обеду происходят либо во дворе, либо прямо в трапезной па­лате. Здесь убивают и разделывают животных, обречеппых на съедение, здесь же их жарят па вертеле. На полу валяются кос­ти, объедки, свежесодрапные бычьи и барапьи шкуры. Гомер явно не представлял себе, как выглядели дворцы и цитадели «героического века». В своих поэмах он ни разу не упоминает пи о сложнейших фортификационных сооружениях и грандиоз­ных циклопических степах микенских.твердынь, ни об украшав­ших их дворцы фресках и расписных полах. Он ничего не знает о водопроводе и канализации. Даже поразивший Одиссея своим богатством и роскошью дворец царя феаков Алкиноя имеет мало общего с подлинными дворцами микенской эпохи и скорее всего является продуктом поэтического вымысла Гомера.

Да и весь жизненный уклад героев поэм очень далек от пыш­ного и комфортабельного быта микенской дворцовой зпати. Он намного проще и грубее. Богатства гомеровских «царей»-басиле- ев пе идут ни в какое сравнение с состояниями их предшествен­ников — ахейских ванак. Этим последним нужен был целый штат писцов, чтобы вести учет и контроль их имущества. Типич­ный гомеровский басилей сам отлично знает, что и в каком ко­личестве хранится в его кладовой, сколько у него земли, скота, рабов и пр. Главное его богатство состоит в запасах металла: бронзовых котлах и треножниках, слитках железа, которые он заботливо хранит в укромпом уголке своего дома. В его характе­ре далеко не последпее место занимают такие черты, как скопи­домство, расчетливость, умение из всего извлекать выгоду. В этом отпошепии психология гомеровского аристократа мало чем отличается от психологии зажиточного крестьянства той эпо­хи (см. пиже о Гесиоде).

Гомер нигде но упоминает о многочисленной, разбитой по степеням и рангам придворной челяди, которая окружала ванак Микен или Пилоса. Централизованное дворцовое хозяйство с его рабочими отрядами, с его надсмотрщиками, писцами и ревизора­ми ему совершенно чуждо. Правда, численность рабочей силы в хозяйствах некоторых басилеев (Одиссея, Алкиноя) определяется довольно значительной цифрой в 50 рабынь, но даже если это не поэтическая гипербола, такому хозяйству еще очень далеко до хозяйства пилосского или кпосского дворца, в котором, судя по данным табличек, были заняты сотни или даже тысячи ра­ботников. Трудно представить себе микенского ванаку разделяю­щим трапезу со своими рабами, а его супругу сидящей за ткац­ким станком в окружении своих рабынь. Для Гомера как то, так и другое — типичная картипа в жизни его героев. Гомеровские цари пе чураются самой грубой физической работы. Одиссей, например, ничуть не мепыне гордится своим умением косить и пахать, чем своим воинским искусством. Царскую дочь Навси- каю мы встречаем впервые в тот момент, когда она со своими служанками выходит па взморье стирать одежду для своего отца Алкиноя.

Факты такого рода говорят о том, что рабство в гомеровской Греции еще не получило сколько-нибудь широкого распростране­ния и даже в хозяйствах самых богатых и знатных людей рабов было не так уж много. Следует также учитывать, что основную массу подневольных работников составляли женщины-рабыни. Мужчин в те времена в плен на войне, как правило, не брали, так как их «приручение» требовало много времени и упорства, женщин же брали охотно, так как их можно было использовать и как рабочую силу, и как наложниц (последнее не считалось

Предосудительным и при наличии законной жены). У Одиссея, например, двенадцать рабынь заняты тем, что с утра до поздне­го [вечера мелют зерно ручными зернотерками (эта работа счита­лась особенно тяжелой, и ее часто поручали строптивым рабам в виде наказания). Рабы-мужчины в тех немногих случаях, ког­да они упоминаются на страницах поэм, обычно пасут скот. Классический тип гомеровского раба воплотил «божественный свинопас» Евмей, который первым встретил и приютил скиталь­ца Одиссея, когда тот после многолетнего отсутствия вернулся на родину, а затем помог ему расправиться с женихами[94]. Ма­леньким мальчиком Евмея купил у финикийских работорговцев отец Одиссея Лаэрт. За примерное поведение и послушание Одиссей сделал его главным пастухом свиного стада. Евмей рас­считывает, что его усердие будет возпаграледено и еще больше. Хозяин дает ему кусок земли, дом и жену—«словом, все то, что служителям верным давать господин благодушный должен, ког­да справедливые боги успехом усердье его наградили». Евмей может считаться образцом «хорошего раба» в гомеровском пони­мании этого слова. Но поэт знает, что бывают и «плохие рабы», не желающие повиноваться своим господам. В «Одиссее» их представляют козопас Меланфий, который сочувствует женихам и помогает им бороться с Одиссеем, а также двенадцать рабынь Пенелопы, вступившие в преступную связь с врагами своего хо­зяина. Покончив с жепихами, Одиссей и Телемах расправляются и с изменниками-рабами: рабынь вешают па корабельном кана­те, а Мелапфия, отрезав ему уши, нос, ноги и руки, еще живым бросают на съедение собакам. Этот эпизод красноречиво свиде­тельствует о том, что чувство собственника-рабовладельца уже достаточно сильно развито у героев Гомера, хотя рабство едва начинает зарождаться.

Типичная гомеровская общипа (демос) ведет довольно обо­собленное существование, сравнительно редко вступая в сопри­косновение даже с ближайшими к ней другими такими ate об­щинами. Торговля и ремесло играют ничтожную роль. Каждая семья сама производит почти все необходимое для ее жизни: продукты земледелия и скотоводства, одежду, простейшую ут­варь, орудия труда, возможно, даже оружие. Специалисты-ремес­ленники, живущие своим трудом, в поэмах встречаются крайне редко. Гомер называет их демиургами, т. е. «работающими на народ». Многие из них, по-видимому, не имели даже своей мас­терской и постоянного места жительства и вынуждены были бродить по деревням, переходя из дома в дом в поисках зара­ботка и пропитания. К их услугам обращались только в тех случаях, когда нулшо было изготовить какой-нибудь редкостный вид вооружения, например бронзовый панцирь, или щит из бычьих шкур, или же драгоценное украшение. В такой рабо/го трудно было обойтись без помощи квалифицированного мастеЬа- кузнеца, кожевника или ювелира.

Греки гомеровской эпохи редко и неохотно занимались тор­говлей. Нужные им чужеземные вещи они предпочитали добы­вать силой и для этого снаряжали грабительские экспедиции в чужие края[95]. Моря, омывающие Грецию, кишели пиратами. Морской разбой, так же как и грабеж иа суше, пе считался в то времена предосудительным занятием (на это обратил внимание уже великий греческий историк Фукидид в V в. до п. э.). На­против, в предприятиях такого рода видели проявление особой удали и молодечества, достойных настоящего героя и аристокра­та. Лхилл открыто похвалялся тем, что он, сражаясь па море и иа суше, разорил двадцать три города в троянских землях. Теле­мах гордится теми богатствами, которые «награбил» для пего его отец Одиссей. Но даже и лихие пираты-добытчики не отважива­лись в то времена выходить далеко за пределы родного Эгейско­го моря. Поход в соседний Египет казался грекам той норы фан­тастическим предприятием, требовавшим исключительной смело­сти. Весь мир, лежавший за пределами нх маленького мирка, даже такие сравнительно близкие к ним страны, как Причерно­морье или Италия и Сицилия, казался им далеким и страшным. В своем воображении оип населяли эти края ужасными чудо­вищами вроде сирен или великапов-циклопов, о которых повест­вует Одиссей своим изумленным слушателям. Единственные на­стоящие купцы, о которых упоминает Гомер,— это «хитрые гости морей»— финикийцы. Как и в других странах, финикийцы зани­мались в Греции в основном посреднической торговлей, сбывая втридорога диковинные заморские изделия из золота, янтаря, слоновой кости, флакончики с благовониями, стеклянные бусы. Поэт относится к ним с явной антипатией, видя в них коварных обманщиков, всегда готовых провести простодушного грека.

Среди других достижений микенской цивилизации в смутное время племенных вторжений и миграций было забыто и линей­ное слоговое письмо. Весь гомеровский период был периодом ii полном смысле этого слова бесписьменным. До сих пор археоло­гам пе удалось пайти па территории Греции ни одной надписи, которую можно было бы отнести к промежутку с XI по IX в. до п. э. После длительного перерыва первые известпые науке греческие надписи появляются лишь во второй половине VIII в. Но в этих надписях используются уже пе знаки линейного пись­ма Б, которыми были испещрены микенские таблички, а буквы

совершенно нового алфавитного письма, которое, очевидно, толь­ко зарождалось в это время. В соответствии с этим мы не нахо­дим в поэмах Гомера никаких упоминаний о письменности. Ге­рои поэм все, как один, неграмотны, не умеют ни читать, ни пи­сать. Не знают письма и певцы-аэды — «божественный» Демо- док и Фемий, с которыми мы встречались на страницах «Одис­сеи». В самих гомеровских поэмах, как мы уже говорили, явственно ощущается их тесная связь с устным народным твор­чеством — фольклором, который в Греции, как и в других стра­нах, исторически, несомненно, предшествовал зарождению пись- меппой поэзии[96]. Сам факт исчезновения письма в послемикен- скую эпоху, конечно, не случаен. Распространение линейного слогового письма на Крите и в Микепах диктовалось в первую очередь потребностью централизованного монархического госу­дарства в строгом учете и контроле над всеми находившимися в его распоряжении материальными и людскими ресурсами. Пис­цы, работавшие в микенских дворцовых архивах, исправно фик­сировали поступление в дворцовую казну поборов с подвластного населения, выполнение трудовых повинностей рабами и не раба­ми, а также разного рода выдачи и отчисления из казны. Гибель дворцов и цитаделей в конце XIII—XII в. сопровождалась, вне всякого сомнения, распадом группировавшихся вокруг них боль­ших ахейских государств. Отдельные общины освобождались от своей прежней фискальной зависимости от дворца и переходили па путь совершенно самостоятельного экономического и полити­ческого развития. Вместе с крахом всей системы бюрократиче­ского управления отпала и надобность в письме, обслуживавшем нужды этой системы. И оно было надолго забыто.

Полагаясь па свидетельство Гомера, мы можем сказать, что па развалипах микенской бюрократической монархии возникла довольно примитивная территориальная община — демос, зани­мавшая, как правило, очень небольшую территорию. Политиче­ским и экономическим центром общипы был так называемый полис. В греческом языке классической эпохи это слово выра- л;ает одновременно два теспо связанных между собой в созна­нии каждого грека понятия: «город» и «государство». Интерес­но, однако, что в гомеровском лексиконе, в котором слово «по­лис» встречается довольно часто, отсутствует слово, которое можно было бы перевести как «деревня». Это означает, что реальной противоположности между городом и деревней в то время в Греции еще не существовало. Сам гомеровский полис был в одно и то же время и городом и деревней. С городом его сближают, во-первых, компактная, скученная на небольшом про­

странстве застройка, во-вторых, наличие укреплений. Такие го­меровские полисы, как Троя в «Илиаде» или город феаков в «Одиссее», уже имеют степы, хотя по их описанию трудно опре­делить, были это настоящие городские стены из камня или кир­пича или же всего лишь земляной вал с частоколом, И все я«о полис гомеровской эпохи едва ли можно признать настоящим го­родом ввиду того, что основную массу его населения составляют крестьяне-земледельцы и скотоводы, а отнюдь не торговцы и ре­месленники. Полис окрулгают безлюдные поля и горы, среди ко­торых глаз поэта различает лишь одинокие пастушьи хижины да загопы для скота. Как правило, владегия отдельной общины не простирались далеко. Чаще всего онн были ограпичепы или не­большой горной долиной, или маленьким островком в водах Эгейского или Ионического моря. «Государственной» границей, отделяющей одпу общину от другой, служили обычно море или ближайший горный кряж, господствующий над полисом и его окрестностями. Вся Греция, таким образом, предстает перед па- ми в поэмах Гомера как страпа, раздроблеппая па множество мелких самоуправляющихся округов. | В дальнейшем па протя- л;епии многих столетий эта раздробленность оставалась важпей- шей отличительной чертой всей политической истории греческих государств. На жителей ближайшего соседнего полиса смотрели в гомеровское время как на врагов. Их можно было безпаказан- ио грабить, убивать, обращать в рабство. Обычным явлением бы­ли ожесточенные распри и пограничные конфликты меледу со­седними общинами, нередко перераставшие в кровопролитные затяжные войны. Поводом к такой войне могло послужить, на­пример, нохищепио соседского скота. В «Илиаде» Нестор, царь Пилоса и самый старый из ахейских героев, вспоминает о под­вигах, совершенных им в молодые годы. Когда ему не было еще и 20 лет, он напал с пеболыним отрядом на соседнюю с Пилосом область Элиду и угпал оттуда огромное стадо мелкого и крупно­го рогатого скота, а когда через несколько дней элепцы двипу- лись к Пилосу, Нестор убил их главпого богатыря и разогнал все войско.

, В обществеппой жизни гомеровского полиса пемалую роль играют все еще сильные традиции родового строя. Объединения родов — так называемые филы и фратрии — составляют основу всей политической и военной организации общины./По филам и фратриям строится общинное ополчение во время похода или сражепия. По филам и фратриям народ сходится на собрапие, когда нужно обсудить какой-нибудь важный вопрос. Человек, пе принадлежащий пи к какой фратрии, стоит, в понимании Гоме­ра, вне общества. 1У него нет очага, т. е. дома и семьи. Его по защищает никакой закон. Поэтому он легко может стать жерт­вой насилия и произвола. ^ Меледу отдельными родовыми союзами не было прочной связи. Единственное, что заставляло их дер­жаться друг друга и селиться вместе в стенах полиса,— это не­обходимость в совместной защите против внешнего врага. -В ос­тальном филы и фратрии вели совершенно самостоятельное су­ществование. I Община почти не вмешивалась в их внутренние дела. Отдельные роды постоянно враждовали между собой. Ши­роко практиковался варварский обычай кровной мести. (Человек, запятнавший себя убийством, должен был бежать в чужую зем­лю, спасаясь от преследования сородичей убитого. Среди героев поэмы нередко встречаются такие изгпанники, покинувшие оте­чество из-за кровной мести и нашедшие приют в доме какого-ни­будь царя. Так, Патрокл, ближайший друг Ахилла, еще в ранней юности нечаянно убил одного из своих сверстников во время игры в кости. Из-за этого ему пришлось оставить родную Локри- ду и бежать на север, в Фессалию, где его радушно принял отец Ахилла. Если убийца был достаточно богат, он мог откупиться от родичей убитого, уплатив им иешо скотом или слитками ме­талла. В XVIII песне «Илиады» представлена интересная сцена суда пз-за пени за убийство (поэт включает ее в число изобра­жений, украшающих щит Ахилла, сделанный богом кузнечного ремесла Гефестом):

Далее много народа толпится на торжище; шумный Спор там подпален; спорили два человека о пене, Мзде за убийство; и клялся один, объявляя пароду, Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме. Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить. Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый; Постники шумный их крик укрощают; а старцы градские Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга; Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых; С ними встают, и один за другим свой суд произносят. П круге пред ними лежат два таланта чистого злата; Мзда для того, кто из них справедливое право докажет 5.

Как мы видим, общппная власть, которую представляют в этом эпизоде «старцы градские», т. е. старейшины, выступает здесь всего лишь в роли третейского судьи, примирителя тяжу­щихся сторон, с решепием которого они не обязательно должны считаться. В таких условиях при отсутствии сильной централи­зованной власти, способной подчипить своему авторитету враж­дующие роды, мелфодовые распри нередко вырастали в крова­вые гражданские усобицы, ставившие общину па грань распада. Такую критическую ситуацию мы видим в заключительной сцепе «Одиссеи». Родственники убитых женихов, озлобленные гибелью своих сыновей и братьев, павших от руки Одиссея, устремляют­ся к загородной усадьбе его отца с твердым намерением отом­стить за погибших и искоренить всю царскую семью. Обе «пар­тии» с оружием в руках выступают навстречу друг другу. Завя­зывается сражение. Лишь вмешательство богини Афины, покро­вительствующей Одиссею, останавливает кровопролитие и за­ставляет врагов пойти па примирение.

Характеризуя греческое общество гомеровской эпохи, Ф. Эп- гельс писал: «Мы видим, таким образом, в греческом строе ге­роической эпохи древнюю родовую организацию еще в полной силе, но, вместе с тем, уже и начало разрушения ее: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствова­ло накоплению богатств в семье и делало семью силой, противо­стоящей роду»[97]. Патриархальная моногамная семья — ойкос — была главной экономической ячейкой гомеровского общества. Ро­довая собственность на землю и другие виды имущества, судя по всему, была изжита еще в микенскую эпоху, хотя пережитки ее продолжали существовать в Греции еще длительное время спустя. Так, во многих греческих государствах действовал еще в начале VI в. до п. э. закоп, по которому имущество умершего при отсутствии у пего прямых наследников переходило к его близким или более отдалеппым родственникам. Завещать имуще­ство лицам, пе связанным родством с завещателем, было стро­жайше запрещепо. Основной вид богатства, каким была в гла­зах греков гомеровского времени земля, считался собственностью всей общипы. Время от времени в общипе устраивались переде­лы принадлежащей ей земли. Теоретически каждый свободпый общинник имел право на получение надела (эти наделы называ­лись по-гречески клерами, т. е. «жребиями», так как их распре­деление производилось при помощи жеребьевки). Однако на практике эта система землепользования не препятствовала обога­щению одних членов общипы и разорению других. Гомер уже знает, что рядом с богатыми «многопадельпыми» людьми (поли- клерой) в общипе есть и такие, у которых совсем пе было земли (аклерой). Очевидно, это были крестьяне-бедняки, у которых не хватало средств для того, чтобы вести хозяйство на своем не­большом наделе. Доведенные до отчаяния, они уступали свою землю богатым соседям и таким образом превращались в безна- дельпых батраков-дбетов. Обездоленные феты бродили по дерев­ням и, чтобы не умереть с голоду, просили подаяпия или нани­мались на работу в богатые хозяйства па самых тяжелых, ка­бальных условиях. Один из женихов Пепелопы, Евримах, гово­рит, обращаясь к Одиссею, который неузнанным, в обличье ни­щего бродяги, вернулся в свой дом:

Страшшк, ты, верпо, поденщиком будешь согласен папяться В службу мою, чтоб работать за плату хорошую в поле, Рвать для забора терновник, деревья сажать молодые; Круглый бы год получал от меня ты обильную пищу, Всякое нужное платье, для ног надлежащую обувь. Думаю только, что будешь худой ты работник, приш.нлп'н К лепи, без дела бродя и мирским подаяньем питаясь: Даром свой жадный желудок кормить для тебя веселее.

Оторванный от своей общины, лишенный поддержки сороди­чей, фет был совершенно беззащитен перед произволом «силь­ных людей». Любой из них мог безпаказанио убить бродягу или сделать его своим рабом. Если он нанимался на работу, его могли прогнать, пе заплатив условленпой платы, да еще и изу­вечить, если он был слишком настойчив в своих домогательствах.

Феты, положение которых лишь немногим отличалось от по- лол{ения рабов, а возможпо, было и еще хуже, так как они были лишены той защиты, которую рабу давал его хозяин, стоят в са­мом низу той общественной лестницы, па вершине которой мы видим господствующую группу родовой зпати, т. е. тех людей, которых Гомер постоянно именует «лучшими» (йристой — отсю­да паше «аристократия») или «добрыми», «благородпыми» (ага- той), противопоставляя их «скверным» и «низким» (какой), т. е. рядовым общинникам. В понимании поэта, природный аристо­крат стоит па голову выше любого простолюдина как в умствен­ном и моральном, так и в физическом отношении. В «Илиаде» аристократ Одиссей с презрением обращается к «мужу пз паро­да», сопровождая свою речь палочными ударами (дело происхо­дит па народном собрании ахейцев):

Смолкни, несчастный, воссядь и других совещания слушай,

Боле почтенных, чем ты1 Невоинственпый мул; и бессильный,

Значащим ты никогда не бывал пи в боях, пи в советах.

Свои претензии на особое, привилегированное положение н обществе аристократы оправдывали ссылками на свое якобы бо­жественное происхождение. Поэтому Гомер обычно пазывает их «божественными» или «богоподобными». Многие аристократиче­ские семьи пе только в гомеровский период, но и в гораздо более позднее время (например, в классических Афнпах V—IV вв.> до п. э.) возводили свою родословную но прямой линии к одному из олимпийских богов, а то и к самому Зевсу — верховпому олимпийцу. Разумеется, реальной основой могущества родовой знати было вовсе пе «кровное родство с богами», а большое бо­гатство, резко выделявшее представителей этого сословия из сре­ды рядовых членов общины. Знатность и богатство для Гоме­ра — понятия почти нерасторжимые. Знатный человек пе может не быть богатым, и, наоборот, богач обязательно должеп быть знатен. Аристократы кичатся перед простонародьем и друг пе­ред другом своими обширными полями, несметными стадами скота, богатыми запасами железа, бронзы и драгоценных ме­таллов. Так, у Одиссея, по словам его свинопаса Евмея, было двенадцать стад одних лишь быков и примерно такое же коли­чество свиней, овец п коз. Аристократический ойкос выделяется среди семей рядовых общинников не только богатством, но и размерами. В его состав входят взрослые сыновья главы семей­ства вместе с их женами и потомством, но также и рабы, и так называемые слуги (как правило, это были чунгеземцы, приня­тые в дом из милости па правах младших членов семьи). Кро-» ме того, каждая знатная семья имела при себе целый штат приверженцев и клиентов из числа малоземельных крестьян, попавших в экономическую зависимость от аристократа-«благо­детеля», оказавшего им в трудную минуту материальную под­держку, или просто заинтересованных в покровительстве «силь­ного» человека. В случае надобности богатый и знатный чело­век мог сколотить из зависимых от него людей вооруженный отряд, с которым он пускался в очередное пиратское предприя­тие или ввязывался в какую-нибудь междоусобную распрю в своей общине.

Экономическое могущество знати обеспечивало ей команд­ную позицию во всех делах общины как во время войны, так п во время мира. Решающая роль на полях сражений принадле­жала аристократии уже в силу того, что только богатый и знат­ный человек мог в те времена приобрести полный комплект тя- я«елого вооружения (бронзовый шлем с гребнем, панцирь, по­ножи, тяжелый кожаный щит, обитый медью), так как оружие вообще было очень дорого. Лишь самые самостоятельные люди общины имели возможность держать боевого коня. В природ­ных условиях Греции при отсутствии богатых пастбищ ато бы­ло далеко пе просто. К этому следует добавить, что в совер­шенстве владеть тогдашним оружием мог лишь человек, полу­чивший хорошую атлетическую подготовку, систематически упражнявшийся в беге, метании копья и диска, верховой езде. А такие люди могли найтись опять-таки только в среде знати. У простого крестьянина, с утра и до захода солнца запятого тяжелым физическим трудом па своем наделе, попросту не бы­ло времепи для занятий спортом. Поэтому атлетика в Греции долгое время оставалась привилегией аристократии. Во время сражения аристократы в тяжелом вооружении пешие или вер­хом на конях (у Гомера — па колесницах) становились в пер­вых рядах ополчения, а за ними беспорядочной массой толпил­ся «простой народ» в дешевых войлочных панцирях с легкими щитами, луками и дротиками в руках. Когда войска противни­ков сближались, прдмахой (букв, «сражающиеся впереди»—так называет Гомер воинов из знати, противопоставляя их рядовым ратникам) выбегали из строя и завязывали одиночные поедин­ки. До столкновения основных плохо вооруженных масс воинов дело доходило редко. Исход сражения обычно решали промахой.

В древности место, занимаемое человеком в боевом строю, обычпо определяло и его положение в обществе. Являясь глав­ной решающей силой на поле брани, гомеровская знать претен­довала также и на господствующее положение в политической жизни общины. Как мы уже видели, аристократы презрительно третировали простых общинников как людей, «ничего не знача­щих в делах войны и совета». В присутствии знати «мужи из народа» должны были сохранять почтительное безмолвие, при­слушиваясь к тому, что скажут «лучшие люди», так как счита­лось, что по свои« умственным способностям они не могут здраво судить о важных «государственных» делах. На народ­ных собраниях, описания которых неоднократно встречаются в поэмах, с речами, как правило, выступают цари и герои «благо­родного происхождения». Народ, присутствовавший при этих словопрениях, мог выражать свое отношение к ним криками или бряцанием оружия (если собрание происходило в военной обстановке), подобно зрителям в театре или болельщикам на стадионе, но в само обсуждение обычно не вмешивался. Лишь в одном случае, в виде исключения, поэт выводит на сцену представителя народной массы и дает ему возможность выска­заться. На собрании ахейского войска, осаждающего Трою, об­суждался вопрос, кровно затрагивающий всех присутствующих: стоит ли продолжать войну, тянущуюся уже десятый год и не сулящую победы, или же лучше сесть на корабли п всем вой­ском вернуться на родину, в Грецию. Неожиданно берет слово рядовой ратник Терсит. Поэт, явно сочувствующий зпати, не скупится па брапные слова и уничижительные эпитеты, изобра­жая этого «смутьяна». Терсит на редкость уродлив:

Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Иляопу, Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади Плечи на персях сходились; глава у него подымалась Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.

В то же время он выскочка и крикун, постояппо нарушаю­щий порядок в собрании, не считающийся с искони заведенны­ми правилами приличия, в соответствии с которыми он и ему подобные не должны были выступать перед пародом:

В мыслях вращая всегда непристойные, дерзкие речи, Вечно искал он царей оскорблять, презирая пристойность, Все позволяя себе, что казалось смешно для парода.

Терсит смело обличает алчность -и корыстолюбие Агамемно­на, верховного предводителя ахейского воинства, и призывает всех немедленно отплыть к родным берегам, предоставив гордо­му басилею одному сражаться с трояпцами:

Слабое, робкое племя, ахеянки мы, пе ахейцы! В домы свои отплывем, а его оставим под Троей, Здесь насыщаться чужими наградами; пусть оп узнает, Служим ли помощью в брани и мы для пего,— иль пе служим.

«Крамольные» речи Терсита резко обрывает Одиссей, одип из ахейских царей. Осыпав его грубой бранью и пригрозив расправой, если оп будет продолжать свои нападки на царей, Одиссей в подтверждение своих слов наносит горбуну сильный удар своим царским жезлом:

Рек и скиптром его по хребту и плечам он ударил. Сжался Терсит, из очей его брызнули крупные слезы; Вдруг по хребту полоса под тяжестью скиптра златого Вздулась багровая; сел он, от страха дрожа; и, от боли Вид безобразный наморщив, слезы ртер на ланитах. Все, как ни были смутны, от сердца над ним рассмеялись...

/

Этот любопытный эпизод наглядно показывает, каково было подлинное соотношение сил между народом и аристократией внутри гомеровской общины. Стоило простому человеку сказать хотя бы слово наперекор воле правящей знати, как ему тотчас же зажимали рот, не останавливаясь при этом и перед прямой физической расправой. Сцена с Терситом, как и многие другие эпизоды гомеровских поэм, красноречиво свидетельствует о глу­боком упадке и вырождении первобытной демократии. Народ­ное собрание, призванное по самой своей природе служить ру­пором воли большинства, здесь оказывается послушным оруди­ем в руках небольшой кучки царей. Терсит, хотя оп, безуслов­но, выражает мысли и чувства большей части ахейского войска, становится посмешищем в его глазах, и вскоре мы видим, как ахейцы, только что в папике бежавшие к кораблям, стремясь как можно скорее вернуться на родину, громким криком при­ветствуют предложение Одиссея остаться па месте и продол- лсать войну до победного конца.

Для сильного и своенравного аристократа, располагающего немалым числом слуг и приверженцев, готовых встать па его защиту, воля парода, даже выраженная открыто и прямо, от­нюдь по имела обязательной силы закона. Так, Агамемнон во­преки ясно выраженной воле всего ахейского войска отказыва­ется вернуть Хрису, старому жрецу бога Аполлона, его дочь Хрисепду, которая досталась ему при разделе добычи, и этим навлекает неисчислимые беды на всю армию: разгневапный Аполлон насылает на ахейцев страшную болезнь, от которой гибнут люди и скот. Встречая среди народа открытое противо­действие своим замыслам, «лучшие люди» могли просто разо­гнать собрание. Именно так поступают в одной из песен «Одис­сеи» женихи Пенелопы. Народное собрание иа Итаке не созы­валось ни разу с тех пор, как Одиссей отплыл со своей дружи­ной в поход па Трою (с этого времени минуло уже 20 лет). Но вот наконец сын героя Телемах созывает граждан па пло­щадь, чтобы пожаловаться им на те безобразия, которые творят в его доме женихи (чтобы принудить Пенелопу к браку с од­ним из них, они истребляют на своих пирах скот и випо, принадлежащие Одиссею). Народ собирается, но при первой же попытке обуздать их женихи приказывают итакийцам разойтись по домам, и парод послушно выполняет их приказ. Авторитет народного собрания стоит здесь еще ниже, чем в сцепе с Тер­ситом. В наиболее драматичных и напряженных сцепах «Илиа­ды» и «Одиссеи» парод остается пассивным и безмолвным сви­детелем бурных столкновений между главными действующими лицами поэм (такова, например, «сцена ссоры царей» в I песне- «Илиады»). Лишь в немногих эпизодах более поздней «Одис­сеи» народ предстает перед нами как грозная карающая сила, с яростью обрушивающая свой гнев на преступившего его волю индивида. Так, итакийцы собираются расправиться с Одиссеем, чтобы отомстить ему за истребление женихов, составляющих цвет юношества Итаки. Однако в критических ситуациях тако­го рода народ обычно действует не самостоятельно, а повину­ясь подстрекательству кого-нибудь из аристократов, стремяще­гося разделаться со своими врагами. В только что упомянутой сцене из «Одиссеи» в роли подстрекателя выступает отец по­гибшего предводителя женихов Антипоя, Евпейт, которого Одиссей в свое время спас от озверевшей толпы граждан Ита­ки, порывавшейся разграбить его дом и убить его самого за преступление, совершенное им против общины. Народное соб­рание, таким образом, нередко превращалось в арепу, которую враждующие группировки знати использовали для того, чтобы сводить счеты со своими противниками. Каждая из них стара­лась привлечь народ на свою сторопу и выдать свою волю за волю всей общины.

Учитывая все эти факты, приходится признать, что полити­ческая организация гомеровского общества была очень далека от подлинной демократии. Реальпая власть сосредоточивалась в то время в руках паиболее могущественных и влиятельных представителей родовой зпати, которых Гомер называет басиле- ями. В произведениях более поздних греческих авторов слово «басилей» обозначает обычно царя, например персидского или македонского. Впешпе гомеровские басилеи действительно на- помипают царей. В толпе басилея можно было узпать по зна­кам царского достоинства: скипетру и пурпурной одежде. «Ски- петродержцы»—обычный эпитет, используемый поэтом для характеристики басилеев. Они именуются также «зевсорожден- пыми» или «вскормленными Зевсом», что должно указывать на особую благосклонность, которую проявляет к ним верховный олимпиец. Басилеям принадлежит исключительное право хра­нить и толковать закопы, внушенные им, как думает поэт, опять-таки самим Зевсом. «Славою светлый Атридповелитель мужей Агамемнон,— обращается к Агамемнону Нестор,— мно­гих народов ты царь, и тебе вручил олимпиец скиптр и закопы, да суд и совет произносишь народу». На войне басилеи стано­вились во главе ополчения и должны были первыми бросаться в битву, показывая пример храбрости и отваги рядовым ратни­кам. Во время больших общенародных празднеств басилей со­вершал лгертвоприношения богам и молил их о благе и процве­тании для всей общины. За все это парод обязан был чтить «парей» дарами: почетной долей вина и мяса па пиру, лучшим и самым обширным наделом при переделе общинной земля и т. д. Формально «дары» считались добровольным пожалова­нием или почестью, которую басилей получал от парода в на­граду за свою воинскую доблесть (или за справедливость, про­явленную им в суде). Однако на практике этот старинный обычай нередко давал в руки «царей» удобный предлог для ли­хоимства и вымогательства, так сказать, «на законном основа­нии». Таким «царем — пожирателем народа» представлен в пер­вых песнях «Илиады» Агамемнон.

При всем могуществе и богатстве басилеев их власть не мо­жет считаться царской властью в собственном значении этого слова. Поэтому обычная в русских переводах Гомера замена греческого «басилей» русским «царь» может быть принята лишь условно. В понимании Маркса и Энгельса [98], которые при­соединяются в этом вопросе к мнению знаменитого американ­ского этнографа Л. Г. Моргана, басилей был вождем племени или рода. Это предположение позволяет объяснить одно весьма странное на первый взгляд обстоятельство. Давно уже замечено, что в каждом гомеровском полисе было несколько или даже много лиц, носивших титул басилея и, очевидно, пользовавших­ся связанными с ним привилегиями. Так, сказочным островом феаков, куда Одиссей попадает во время своих скитаний, правят тринадцать «славных басилеев». Один из них, Ал кипой, радуш­но принимает скитальца в своем доме и помогает ему вернуться на родину. Можпо предположить, что каждый басилей возглав­лял одпу из тринадцати фил или фратрий, составлявших в со­вокупности феакийский демос. В Афинах еще и в гораздо более поздние времена было четыре так называемых «филобасилея» в соответствии с числом древних родовых фил (племен), на ко­торые делился афинский парод.

В пределах своей филы или фратрии басилей выполнял глав­ным образом жреческие функции, заведуя родовыми культами (у каждого родового союза был в те времена свой особый бог- покровитель). Все же вместе басилеи составляли какое-то подо­бие правящей коллегии или совета и сообща решали все на­сущные вопросы управления, прежде чем представить нх на окончательное утверждение в пародное собрание (эта послед­няя формальность соблюдалась далеко не всегда). Время от времени все басилеи общины собирались на городской площади (агора) и там в присутствии всего народа разбирали судебные тяжбы, как это показано в уже упоминавшейся сцене суда, изо­браженной на щите Ахилла[99]. Во время войны один (иногда два) из басилеев избирался па народном собрании на должность военачальника и возглавлял ополчение общины. В походе и в сражении басилей-военачалышк пользовался очень широкой властью, включавшей даже право жизни и смерти по отноше­нию к трусам и ослушникам, по по окончании похода оп обыч­но слагал свои полномочия. Бывали случаи, когда военачальник, прославившийся подвигами и к тому же выделявшийся среди других басилеев богатством и знатностью рода, добивался про­дления своих полномочий. Если же к его военным функциям присоединялись также функции верховного жреца и главного судьи, такой человек становился «царем», т. е. фактически гла­вой общины. Такое положение занимают, например, Алкиной среди феакийских басилеев, Одиссей среди других басилеев Итаки, Агамемнон среди предводителей ахейского войска. По­ложение верховного басилея, однако, было очень непрочным. Лишь немногим из них удавалось закрепить за собой власть па длительное время, а тем более передать ее своим детям. Обычно этому препятствовали соперничество и враждебные происки других басилеев, ревниво следивших за каждым шагом правите­ля и стремившихся во что бы то ни стало не допустить его чрезмерного усиления.

Типичной для политических отношений гомеровской эпохи может считаться ситуация, сложившаяся за время отсутствия Одиссея на его родном острове Итака. Власть на острове захва­тили женихи супруги Одиссея — Пенелопы. Тот из них, которо­му удастся сломить ее упорство, станет и преемником пропав­шего без вести Одиссея. У Одиссея есть сын, уже взрослый юноша Телемах. Казалось бы, он-то как законный наследник своего отца и должен занять освободившийся «царский трон». Телемах, однако, не выказывает никаких претензий па престол. Правда, беседуя с ліенихами, он признает, что вообще «царем быть пе худо», так как «богатство в царевом доме скопляется скоро и сам оп в чести у народа». За этими словами следует, однако, странная оговорка: «Но меж ахейцами волпообъятой Итаки найдется много достойнейших власти и старых и юных (в подлиннике сказано «много басилеев, молодых и старых»); меж ними вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея. В до­ме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах». Создается впе­чатление, что Телемах гораздо больше дорожит своим имущест­вом, чем «царской» властью и связанными с нею почестями. Характерно также, что ни Телемах, пи сам Одиссей нигде пе обвиняют женихов в узурпации, незаконном захвате власти, из- мепе «главе государства» и тому подобных преступлениях. Об­ращаясь к женихам с краткой обвинительной речью перед тем, как начать их избиение, Одиссей ставит им в вину лишь раз­грабление его имущества, насилие над рабынями и попытки принудить к незаконному браку его жену, ни словом не упоми­ная об оскорблении его «царского сана» и покушении на его власть. Очевидно, узурпация «царской власти» не считалась в то время преступлением, так как не было никаких норм или законов, определявших порядок наследования престола. На практике «царем» мог стать любой из племенных или родовых вождей (басилеев) или даже просто богатый и знатный человек, располагавший достаточным числом приверженцев в пародном собрании. С их помощью он мог добиться признания народом |0. Впрочем, сам акт провозглашения нового «царя» в народном со­брании пе давал ему прочных гарантий власти. Спустя корот­кое время парод мог «предумать» и передать «престол» друго­му претенденту (в действительности решение этого вопроса за­висело, конечно, пе от воли народа, а от сложившегося в дан­ный момент соотношения сил между враждующими группиров­ками знати). Таким образом, как сложившийся и прочно укоре­нившийся политический институт монархия в это время еще не существовала и.

Гомеровский период занимает особое место в греческой исто­рии [100]. Классовое общество и государство, уже существовавшие в Греции во времена расцвета микенской цивилизации, теперь заролдаются здесь снова, по уже в иных масштабах и формах. Во многом это было время упадка и культурного застоя. По вместе с тем это было и время накопления сил перед новым стремительным подъемом. При впешпей видимости покоя и не­подвижности в недрах греческого общества происходит в этот период упорная борьба нового со старым, идет интенсивная ломка традициоппых норм и обычаев родового строя и пе мепео интенсивный процесс образования классов и государства. Огром­ное значение для последующего развития греческого общества имело происшедшее в течение гомеровского периода коренное обновление его технической базы, что нашло свое отражение прежде всего в широком распространении железа и его внедре­нии в производство. Все эти важные сдвиги подготовили пере­ход греческих полисов на совершенно новый путь исторического развития, вступив па который они смогли в течепие трех или четырех ближайших столетий достигнуть еще невиданных в ис­тории человечества высот культурного и социального прогресса, оставив далеко позади всех своих соседей как па Востоке, так и па Западе.

<< | >>
Источник: Под ред. И. М. Дьяконова, В. Д. Нероновой, И. С. Свенцицкой. История древнего мира. Изд. 3-е, исправленное и дополненное. М.: Наука: Главная ре­дакция восточпой литературы издательства, (Кн. 1.) Ранняя древность. Отв. ред. И. М. Дья­конов.— 470 с. 1989

Еще по теме ГРЕЦИЯ В Х1-1Х ВВ. ДО н. э. ПО ДАННЫМ ГОМЕРОВСКОГО ЭПОСА:

  1. Ю. В. АНДРЕЕВ Лекция 16 ГРЕЦИЯ В Х1-1Х ВВ. ДО н. э. ПО ДАННЫМ ГОМЕРОВСКОГО ЭПОСА
  2. ГОМЕРОВСКАЯ ГРЕЦИЯ
  3. Лаконика и Мессения в никенскую и гомеровскую эпохи
  4. ПОЛИТИЧЕСКИЙ СТРОЙ ГОМЕРОВСКОГО ОБЩЕСТВА
  5. «Гомеровская» Троя
  6. ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ СТРОЙ И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ГОМЕРОВСКОГО ОБЩЕСТВА
  7. ГРЕЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ ГОМЕРОВСКОЙ ЭПОХИ
  8. Древняя Греция
  9. ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ
  10. II. HELLAS. Древняя Греция
  11. 3.1. Античная Греция (III тыс. до н.э. – 30 г. до н.э.)
  12. 3.1. Античная Греция (III тыс. до н.э. – 30 г. до н.э.)